– Я же тебя совсем не знаю. Вот если подружимся – я смогу
понять, как тебя зовут. А ты добрый?
«Что значит "добрый"?», – с легким недоумением спросил
голос.
– Ну добрый это тот, кто никого не обижает. И… не хочет
обижать.
«Я не стану тебя обижать. И не хочу. Тебя зовут Виктор,
верно?»
– Верно. Только меня так никто пока не называет. Я еще не
взрослый.
«И не нужно торопиться, – вздохнул голос. – Тебе все еще
страшно?»
– Нет, – с удивлением произнес мальчик. – Это как у тебя
получилось?
Голос не отвечал.
Темнота и правда опустела. Никто больше не крался к нему, никто
не смотрел тысячей глаз.
Он закрыл глаза. Огоньки все еще танцевали у лампы – он
откуда-то точно это знал. Зная, что они там есть, а еще этот,
странный, но вроде бы хороший, мальчик заснул.
Ему снилась маленькая, пестрая сова, укрывающая под крылом
маленький кусочек темноты.
…
Спустя несколько минут он снова открыл глаза. Подошел к шкафу,
открыл дверцу. Поморщился.
Аккуратно подняв табуретку, чтобы никого не разбудить, перенес
ее к шкафу, и, наконец, заглянул в зеркало, висящее на дверце.
На него смотрело чужое лицо.
Мальчик совсем маленький, ему около шести. Длинный нос и
большие, серые глаза делали лицо печальным и бледные губы только
усиливали впечатление. Он смотрел на свои руки, с тонкими, длинными
пальцами и проступающими под кожей ниточками вен.
И чувствовал подкатывающий к горлу ужас. Хотелось кричать, но
он, сделав над собой усилие, проглотил этот крик, шершавый и
сухой.
Это не его лицо.
Он точно знал, как выглядит. Пусть он не помнит своего прошлого,
только кружащиеся, гаснущие обрывки – морские волны, город с
черепичными крышами, а впрочем, нет никакого города и моря.
Пусть он не может вспомнить ни одного момента, когда он был бы
собой. Но есть вещи, которые он помнит о себе совершенно точно.
Мальчик в зеркале – блондин. У него почти белые, давно не
стриженные волосы. Он сам – шатен.
У отражения темно-серые глаза. Он откуда-то знает, что, когда
Вик проснется, глаза у него будут намного светлее. Потому что это у
него, не у Виктора темно-серые глаза.
А главное – мальчику в зеркале не больше шести лет. Ему –
двенадцать. Это он откуда-то точно знал, да, двенадцать полных лет.
Ему не пришлось бы вставать на табуретку, чтобы заглянуть в
зеркало.
Он медленно слез с табуретки, отнес ее на место. Закрыл дверцу
шкафа – тихо, чтобы не хлопнула. Лег в кровать, завернулся в
одеяло.