И почувствовал, как задавленный крик рвется наружу. Пришлось
закусить край одеяла, чтобы превратить его в тихий, отчаянный
стон.
Что это? Безумие? И кто из двоих безумен?
По всей видимости, Вик. Все, что он может вспомнить – его, Вика,
память.
Его отец – алкоголик, избивал его мать.
У него двое сестер. Одну, Леру, мальчик очень любит. Младшую,
Оксану, почти не помнит. Он не понял ее, и она для него будто не
существует – слишком маленькая. Слишком крикливая. Всем слишком
плевать на нее.
Вик, кажется, не очень любит мать.
Он вспоминает худую женщину, тихим голосом рассказывающую сказки
о море. От обрывков этих воспоминаний почему-то веет тоской и тянет
в груди.
Зато Виктор любит отца. Он пытается выловить хоть одно
счастливое воспоминание об отце, но ему не удается. Нет совместных
прогулок, сказок, игр, поездки на рыбалку или вырезания картинок
для аппликации в детский сад. Ничего, что, по его мнению, могло бы
сблизить маленького мальчика с папой.
И в детский сад Вик, кажется, тоже не ходил.
А вот важное воспоминание. Ответ на все вопросы.
…
В холодном воздухе золотилась пыль.
– Я скоро научусь писать, – сказала Виктору девочка, сидящая на
диване.
Она куталась в грязное одеяло, и ее длинные, темные волосы
рассыпались по одеялу, словно блестящие змейки.
Раньше он сел бы рядом. Вдвоем всегда удавалось согреться
быстрее. Но теперь от чего-то не решался. Словно чувствовал, что
он, хоть и сидит на ледяном полу, привалившись спиной к дивану, все
же уже где-то в недосягаемом «далеко».
– Вик, мне страшно, – сказала девочка, подползая к краю дивана,
и беспомощно пытаясь заглянуть ему в глаза.
Он только тяжело вздохнул. Ему тоже было страшно. Но он –
взрослый. А значит, должен защищать младшую сестру, а не пугать ее
еще больше. А еще он – мальчик. Мальчики не плачут, не показывают
своего страха и поддерживают тех, кто слабее.
Его так дедушка научил. Дедушки очень не хватает. Пока он был
жив, все было проще. Он пах табаком и тканью. Рассказывал сказки, в
которых все было правильно. Рисовал простой и понятный мир. А потом
умер. И мир… мир перестал быть понятным.
Вик, украдкой вытерев все-таки подступившие слезы, забирался на
диван.
– Трусиха, – беззлобно сказал он, и лег рядом с сестрой, обнимая
ее.
Лера дрожала, и, кажется, плакала. Он гладил ее по голове, кусая
губы, чтобы самому не расплакаться.