— Вы отдаете себе отчет, что это будет бегство, и румыны с
болгарами и молдаванами нам не простят? — спросил Паскевич.
Горчаков позволил себе промолчать. Он прекрасно это понимал. И
Михаилу Дмитриевичу было не менее стыдно, чем самому командующему.
Снова Россия взбаламутила народы Балканского полуострова, но опять
отступает. Как еще тогда, при Екатерине Великой, когда обещали
грекам независимость, но… Хотели, как лучше, а вышло, как
всегда!
— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться! — вдруг
крепким и сильным голосом прокричал стоящий неподалеку
генерал-лейтенант Дмитрий Дмитриевич Сельвин.
На контрасте практически шепчущих Горчакова и Паскевича громкий
голос генерала Сельвина прозвучал, как гром среди ясного неба.
Паскевич поморщился, мучавшая его мигрень обострилась, и
генерал-фельдмаршал чуть было не схватился за виски.
— Обращайтесь, Дмитрий Дмитриевич, но прошу вас, тише, а то ещё
турки испугаются и прежде времени покинут Сильстрию, — Иван
Фёдорович нашёл себе силы не показать, что у него разболелась
голова, и даже пошутить.
Дружно, словно по команде, все стоящие неподалёку генералы
рассмеялись. Ходили обрывочные фразы, а также и их головы заражали
уныние и обречённость. Всё же командующие войсками — это тот
образец, на который равняются все офицеры.
— Вы ограничили деятельность медицинского батальона и полка
господина вице-канцлера Екатеринославской губернии Алексея
Петровича Шабарина. Дозвольте им деятельно участвовать в будущем
штурме, а также принимать участие в лечении больных, — сказал
генерал-лейтенант Сельвин.
И всё же Паскевич поморщился, частью от головной боли, частью от
того, насколько ему надоел уже этот Шабарин, который пытается
вмешиваться во все дела, куда его не звали. И ладно бы он сам
находился в расположении войск, но общаться с его командиром,
мужиком, командующий точно не собирался.
Что же касается и медицинской службы, так и здесь был протест от
тех докторов, которые были в расположении южной армии. Они
коллективно не принимали новые методы военно-полевой медицины.
Прежде всего, протест выражался в том, что большинство докторов
были против участия женщин в лечении больных. В своих протестах
опирались они и на нормы морали, когда женщина не может видеть
мужчину, который справляет нужду или предстает перед ней
обнажённым.