Рысцой прибежали два лакея. Один принялся меня растирать, другой
принёс горячий чай. Вместе с чаем на столик возле дивана поставили
набор пузатых графинов, горку со всякой едой и разные вазочки.
— Ноги, ноги разотри покрепче! — командовал Кирилл. — Да в чай
побольше лей, какой чай без настойки!
Лакей, гад, и рад стараться, давай мне шкуру сдирать полотенцем.
Из наждачки они у них, что ли?
Влили в меня горячего чаю огромную чашку, по вкусу — жидкая
полынь. Но сразу тепло стало, и дрожь прошла.
— Спасибо, — говорю, — не дали помереть.
Кирилл схватил со столика графин, плеснул в бокал, разом
выпил.
— Мне дядя велел с тебя глаз не спускать, а я профукал. Не
благодари. Ещё бы немного, и мне хоть следом за тобой в речку
бросайся.
— Я не бросался.
— Да хоть как. Это дело твоё, сейчас таких много — каждый день
топятся. Кто по дури, кто от несчастной любви…
Кирилл присосался к графину. Видать, тоже дрожь пробила от
страха, что государь с него шкуру снимет.
Лакей подал ещё чашку, я обхватил её ладонями. Хорошо, горячо.
Кто-то смотрит, аж затылок чешется. Что, голого человека никогда не
видел?
Я обернулся. На соседнем диване сидел блестящий офицер Митюша,
сын князя Васильчикова. Тот самый Митюша, что стрелял мне в спину,
когда не удалось убить бомбой из динамита. Сидел и смотрел на меня.
В зубах его курилась табачным дымом длинная трубка.
Митюша вынул трубку изо рта, кивнул мне, улыбнулся широко. Типа:
привет, старый друг, давно не виделись, как делишки?
Я же про него государю, можно сказать, отцу родному, всё
рассказал. А этот, будто и не было ничего — сидит довольный. Коньяк
жрёт, табачком закуривает. Вот же гад ползучий!
Только я собрался его графином по лбу треснуть, как один
штандартенфюрер в кино, Митюша трубку изо рта вынул, говорит:
— Дмитрий Александрович, какими судьбами? Ты к нам проездом, или
так, по случаю?
Кузен Кирилл тут же встрял:
— Так вы знакомы?
А этот гад ухмыляется:
— Ну как же, давеча вместе в маскараде участвовали. Я в
полушубке овчинном, мехом наружу — разбойником. А Дмитрий, изволите
видеть, в силу своей красоты, переоделся дамой. Каюсь, под водочку
согрешили…
И так улыбнулся, что не понять — что за грех такой был. Я от
злости аж чаем поперхнулся. Сижу, кашляю, слова сказать не могу. А
Митюша врёт дальше:
— Потом решили благородное собрание напугать, совсем уже без
памяти. Сажей лица себе вымазали, бомбу из глины слепили — и в дом
местного полицмейстера влезли, по чёрной лестнице, да на
чердак.