— Заплати, тогда получишь! Что с тебя толку? Где товар?
— Я расплачусь… Скоро…
Не стерпел я, выскочил на лестницу, мужика лбом об стенку
треснул, тот даже дёрнуться не успел. Мужик обмяк, под ноги
свалился.
Ангелина замерла, на меня глаза вытаращила. Я ей:
— Это что, твой дилер?
— Кто? — бормочет она.
— Травка? Кок? Запретные вещества? Кто этот хмырь? Отвечай!
— Пожалуйста, Дмитрий… Не надо! — Ангелина заплакала. — Не надо!
Не лезьте в это дело! Умоляю…
— Не скажешь, я тебя отволоку куда следует. Прямо сейчас, в
простынке.
Она вдруг затихла, слёзы утёрла, говорит хмуро так:
— Не отволочёте. Хотели, уже бы тащили. И мундир ваш —
маскарадный.
— Зато твой маскарад настоящий, — говорю. — Может, мне твоему
хозяину сказать, какая зелёная птичка у него песенки поёт?
Она вздрогнула, головой мотнула:
— Он и так знает. Все деньги забирает за молчание.
— Ага, а тебе, значит, на дурь не хватает? А Кирилл знает, кто
ты такая? Мне сказать ему?
Тут она снова зарыдала. Простыня свалилась с неё, сама упала на
коленки, ноги мои обхватила:
— Нет, не говорите ему! Он мне дорог, он меня любит! Вы ему
друг, обещайте, что не скажете!
Хотел я руки её от себя отодрать — не получается.
Слышу, рядом кто-то кашлянул. Кирилл. Смотрит на нас, сам в
одних подштанниках, в руке — бронзовый подсвечник.
— Ну ты шустёр, брат… — и шагнул ко мне.
Ангелина взвизгнула. Мужик, что лежал мешком у наших ног, вдруг
вскочил, подхватил со ступенек свёрток с дурью, и бросился
бежать.
Ангелина простынку подхватила, закуталась, бросилась к моему
кузену. Плачет:
— Милый, это не то, что ты подумал!
Ага, вот прямо так надо говорить, когда тебя в пикантном виде с
другим мужиком застукали.
Кирилл её отодвинул, ко мне шагнул, у самого глаза мутные,
опухшие. Сразу видно — нехорошо человеку. Но подсвечник держит
крепко, а штука эта увесистая.
— Всё в порядке, кузен, — говорю. — Я у твоей барышни травку
отобрал. Для твоей же пользы.
— Я тебе сейчас покажу травку, — Кирилл махнул подсвечником. — Я
тебе сейчас покажу — барышня!
Увернулся я от удара, только ветер рядом с головой просвистел.
Отскочил на площадку, кузен за мной.
— Остынь, — кричу, — хватит!
Он будто не слышит, глаза бешеные стали, так и хочет мне башку
разбить. Я снова увернулся, пропустил его мимо, подтолкнул в спину.
Он по ступенькам поехал, подсвечник выронил, ухватился за перила.
Подсвечник по ступенькам громыхает, катится.