Перед глазами мелькнул образ
княжьего ближника, друга детства. Воинские и ратные премудрости они
постигали вместе, но у сероглазого светловолосого крепыша Игната по
прозвищу Рысь всё получалось гораздо лучше. Всеслав сперва злился,
но с годами понял, что каждому своё. Так и в книжке той
византийской было писано. Он знал греческий, латынь, польские и
балтские говоры, понимал свенов и датчан. Но вот стрел ловить
руками не умел. Рысь делал это легко, будто играючи. За скорость и
внезапность, а ещё за умение скользить что по лесной чаще, что по
городским улицам без единого звука его так и прозвали. Хотя злые
языки или их глупые пересказчики и шептались, что прозван Гнат так
потому, что по бабам шагом не ходит – только рысцой, а чаще так и
вовсе галопом.
С потолка посыпалась земля. Мы с
Романом чуть повернулись так, чтобы хоть немного прикрыть младшего,
разом, одновременно.
— Копай, боров! Если верно говорили,
что сгубили князя-батюшку – сам тут ляжешь, а я следом тебе руки да
ноги твои туда сброшу, истинный крест! – донесло сквозь маленькое
окошко злой голос. Вроде как даже знакомый.
— То Коснячки-воеводы приказ был!
Его именем прошли лиходеи на двор княжий! – проблеял второй голос,
прерываясь в такт ударам заступа над нашими головами. Видимо,
принадлежал он тому самому «борову», которому угрожал злой.
— А ему, паскуде ромейской, я язык с
ушами отрежу и свиньям скормлю! Рой шибче! – рычал он.
Парни вытаращились на тоненькую
светлую полоску, едва появившуюся под крайним бревном слева. Я было
подумал, что они с их молодыми глазами углядели там что-то, и лишь
в следующий миг понял, что это для того, чтобы скорее привыкнуть к
яркому свету, что вот-вот должен был ворваться в нашу темницу. И
сам вылупился на солнечные лучи точно так же. Вид у нас был,
наверное, если со стороны глянуть, очень оригинальный: трое в
окровавленной рванине таращатся на потолок, будто им оттуда
собирается вещать сам президент или даже кто-то из архангелов.
С сырым скрипом, как пень из ямы,
стали одно за другим подниматься брёвна, подцепляемые то баграми,
то верёвочными петлями. Свету сразу стало много, но мы,
подготовленные, тут же сощурились. И вправду, не ослепило Солнце
ясное сидельцев подземных.
— Жив?! Жив он, хлопцы! Живой,
княже! - вопил над нами тот, чей злой голос превратился в
восторженный. - Где лестница? Опускай живее!