«Маяковская» была его домом. Кривым, убогим, вечно полуголодным
и стылым, но домом. Жемчужина Замоскворецкой линии, как писали в
довоенных путеводителях. Когда-то великолепная станция глубокого
заложения, с ее знаменитыми мозаиками Александра Дейнеки на сводах,
изображавшими мирное небо и счастливую, полную свершений жизнь
советского человека – «Сутки Страны Советов». Теперь эти мозаики,
настоящее произведение искусства, были покрыты толстым слоем копоти
от бесчисленных костров и буржуек, многие смальтовые кусочки
осыпались, обнажая бетонное основание, а счастливые лица пионеров,
летчиков и метростроевцев с них взирали на чумазых, одетых в
лохмотья потомков с немым, вечным укором. Здесь, на «Маяковке», и в
прилегающих служебных помещениях ютилась община из трех сотен душ,
как крысы в бетонной норе, отчаянно пытаясь вырвать у нового,
жестокого мира еще один день, еще один час.
Его работа, его крест – следить, чтобы эта нора оставалась
относительно безопасной. Он знал каждый закуток станции, каждую
трещину в облицовочных плитах из уральского родонита и серого
уфалея, каждую потенциальную лазейку для мутантов или двуногих
хищников – рейдеров. Знал, кто из обитателей станции способен на
подлость ради лишней пайки или горсти патронов, а кто поделится
последним куском хлеба из облученной, но все же съедобной ржи,
которую смельчаки выращивали в гидропонных лотках под тусклым
светом уцелевших ультрафиолетовых ламп.
У дальней баррикады, почти скрытой в пляшущей тени от
единственной керосиновой лампы, потрескивавшей на ящике из-под
патронов, он заметил неясное движение. Седой плавно, без единого
лишнего звука, снял автомат с предохранителя, его движения были
отточены годами тренировок и реальных боестолкновений, въелись в
мышечную память.
«Стой. Кто там?» – голос его был негромким, но хриплым и
властным, привыкшим отдавать команды и не терпящим промедления.
Из-за мешков, наполненных чем-то твердым – вероятно, обломками
бетона, – показалась худая, как жердь, фигура мальчишки лет
тринадцати, известного на станции под прозвищем Шнырь за свою
юркость и умение пролезать в самые узкие щели. В руках он сжимал
самодельную рогатку из толстой проволоки и куска резины от
противогаза.
«Дядь Серёг, это я, Шнырь. Мышей тут… высматривал,» – пискнул
он, явно испугавшись внезапного появления смотрителя. Голодные
глаза мальчишки блестели в полумраке.