Седой опустил ствол. «Сказано было русским языком, к северному
выходу гражданским не соваться. Тут на днях крысоволк-одиночка
пробегал, матерый, чуть патрульного нашего, Митьку, не загрыз. Еле
отбился. А ты с рогаткой… Марш отсюда, охотник. И матери скажи,
чтоб ухо за тобой держала.»
Шнырь, не смея ослушаться сурового смотрителя, которого на
станции побаивались даже взрослые мужики, юркнул обратно вглубь
платформы, к жилым секторам. Седой только тяжело вздохнул, провожая
его взглядом. Дети Пустоши. Их игры были не в казаков-разбойников
или прятки, а в охоту на любую мутировавшую живность, способную
прокормить семью. Игрушки – заточенные куски арматуры, самодельные
луки да рогатки, стреляющие стальными шариками от подшипников или
острыми камнями. Взрослели они быстро, слишком быстро. Или не
взрослели вовсе.
Он тщательно проверил замки на массивном стальном гермозатворе,
перекрывавшем дальнейший путь в туннель – старый, еще довоенный, со
следами ржавчины, но пока, слава всем богам старым и новым,
держался. Подергал тяжелую ржавую цепь дополнительного запора.
Вроде надежно. Отсюда основной опасности не ждали уже давно,
северный туннель считался наглухо заваленным после одного из
обрушений, случившегося лет десять назад, но бдительность в их мире
была синонимом жизни. Несколько лет назад именно с этой, якобы
безопасной стороны, полезла какая-то мерзкая многоногая тварь,
похожая на гигантскую сколопендру, которую еле удалось сжечь
самодельными огнеметами, потеряв при этом троих хороших бойцов. С
тех пор Седой не доверял словам «безопасно» и «завалено».
Вернувшись на платформу, Седой неспешно прошел мимо жилых
закутков. Люди оборудовали их кто во что горазд, используя все, что
могло дать хоть какое-то подобие укрытия и личного пространства.
Старые, выпотрошенные вагоны метро с заколоченными фанерой окнами;
палатки из брезента и толстого полиэтилена, натянутые на каркасы из
арматуры; сколоченные из кривых досок, листов ржавого железа и
кусков пластика каморки, больше похожие на собачьи будки. Из щелей
многих импровизированных жилищ тянулся горьковатый дымок – это
дымили самодельные печки-буржуйки, ненасытно пожирающие все, что
могло гореть: старые книги из разграбленных библиотек наверху,
обломки довоенной мебели, притащенные отчаянными вылазками на
поверхность, прессованный мусор. Воздух на жилой части платформы
был тяжелым, спертым, пропитанным сложной смесью дыма, запахов
немытых тел, скудной похлебки из грибов и крысятины, варившейся на
открытом огне, и вездесущей плесени.