Буров, пыхтя, кивнул, его усы
дрогнули, и он добавил:
— Дело-то нешуточное, доктор. Морфин
— штука казённая, подучетная, за него ответ держать надо. Подпись
ваша, печать ваша. Что скажете?
Иван Палыч взял бумагу, пробежался
взглядом. Накладная на выдачу… получил — доктор Петров. Только вот…
Подпись, размашистая, с завитками, была похожа на его, но не его —
он никогда не писал «П» с такой петлёй. Да и прошлый Петров так не
писал — Артем это уже давно проверил.
Но с подписью понятно, ее и подделать
можно. А вот печать…
Печать, круглая, с символом больницы,
стояла чётко, как клеймо. Это как же так? Печать хранится в шкафу,
рядом с сейфом, ключ — только у него и Аглаи. Кто мог?
— Подпись не моя, господа, — сказал
Иван Палыч. — Похожа, но не моя. Печать… — он замялся, его пальцы
сжались, — в шкафу, под замком. Надо разобраться, кто и как.
— Мы все понимаем, — согласился
Лядов. — Пока никаких, кх-м… обвинений не выдвигаем, просто
заостряем внимание на обнаружившееся. Мы продолжим изучать бумаги,
а вы пока вспомните все. Может, запамятовали. Всякое бывает.
Лядов противно улыбнулся, а Буров
зашевелил усами, став вдруг похож на жука.
И вновь подумалось про Субботина.
Наверняка он имеет к этому отношение. Только вот какое? И как он
выкрал печать? Аристотеля подговорил? Вряд ли, тот бы рассказал.
Неплохой парень по сути оказался, не в пример отцу. Точно не
он.
Заглянула Аглая, шепнула:
— Иван Палыч! Больных привезли! В
телеге, во дворе! Скорей, там худо!
Доктор бросив взгляд на
счетоводов:
— Господа, извините меня, но дела
подождут. Больные важнее. Разберёмся с вашими бумагами, но
позже.
— Да, да, конечно! Мы все понимаем,
идите, времени еще будет предостаточно, — кивнул Лядов, начав
шарить по бумагам длинными как паучьи лапы пальцами.
Доктор вышел.
— Солдаты опять что ли? — буркнул он,
быстро направившись по коридору.
Во дворе больницы, почти у самого
крыльца, стояла телега. Тощая кобыла фыркала, норовя съесть через
стекло цветок на подоконнике. Губы лошаденки скользили по холодной
поверхности и слизывали иней.
В телеге лежали трое, укрытые
дерюгой. Артём, ожидая увидеть шинели, кровь, бинты, шагнул ближе,
но замер, неприятно удивившись.
Не солдаты. Простые жители Зарного.
Мужик лет сорока, с бородой, свалявшейся от пота, утробно стонал,
желтоватое лицо напоминало восковую маску. Рядом — баба, молодая, с
косой, выбивавшейся из-под платка. Женщина дрожала, синие губы
шептали что-то бессвязное. Третий, парнишка, лет шестнадцати, лежал
тихо, и лишь тяжелое надсадное дыхание говорило о том, что он еще
жив.