— Ну Марья… — плаксиво промямлил
тот.
— Вези, я сказала! — рявкнула та и
Ефим, тут же вытянувшись в струнку, закивал.
— Так и быть, доктор, отвезу, — он
почесал затылок, его лицо, красное, сморщилось, как яблоко на печи.
— Щас кум мой, Архип, с лошадью вернётся. Поговорю.
— Ефимка! — все тем же резким не
терпящим возражений тоном повторила жена.
— Ладно-ладно, на своей кобыле
свезу, доктор, — проворчал он и уныло побрел в сени.
***
Рябиновка встретила доктора
неприветливо, чёрной ночью и воем ветра, что гнал крупчатый снег по
крышам. Ефим ворча довёз Ивана Палыча на телеге, высадил у дома
старосты, да тут же, не попрощавшись, поехал обратно. Оплату
забрать не забыл.
— На овес, сам понимаешь.
Доктор лишь махнул ему напоследок —
довез и на том спасибо.
Хата старосты, низкая, с
бревенчатыми стенами, стояла в центре села, в окнах тускло
светилось керосиновым теплом. Внутри пахло болезнью — тяжёлый
горьковатый дух, что врач узнал сразу.
Староста, Прокопий Данилыч, мужик
лет пятидесяти с седой бородой и усталыми глазами, встретил доктора
немногословно, представился и указал на горницу.
— Там они.
На деревянных кроватях лежали
больные — семья Журавлевых: отец, мать и их сын, парнишка лет
пятнадцати, которому стало худо сегодня.
Иван Палыч вымыл руки в тазу,
склонился над первой кроватью.
Отец, Игнат, был горяч, как печь.
Блестящий от пота лоб пылал под пальцами врача. Кожа, желтоватая,
как воск, натянулась на скулах, а глаза, мутные, блуждали, будто
ища выхода из лихорадки.
Доктор осторожно ощупал живот,
отметил напряжение — признак воспаления. М-да… Плохи дела.
Игнат застонал.
Жена, Марфа, была не лучше: её
трясло, мокрые волосы липли к вискам, а из-под одеяла доносился
неприятный запах. Женщина бормотала, слабый голос звал сына Лёшку,
что лежал рядом. Парнишка, бледный, с синими губами, ещё держался,
но его живот уже был вздут, а температура, что врач измерил ртутным
термометром, ползла к сорока.
Иван Палыч выпрямился, вытер пот со
лба. Вот ведь черт! Дела… И вправду брюшной тиф.
— Ну? — коротко спросил
староста.
— Тиф, Прокопий Данилыч, — тихо
сказал доктор. — Брюшной, от воды, скорее всего. Колодец ваш,
говорят, мутный стал, из-за дождя.
— Есть такое, — кивнул староста. —
Так ведь всегда так по осени. И ничего, пьем, и все живы, слава
богу.