Ремонтные дроиды выбрались из мастерской. И они начали
«ремонтировать» базу.
Мы оказались в ловушке.
Снаружи – взбесившиеся машины смерти. Внутри – темнота, холод и
неизвестность. Нам нужно было переждать. Восстановить силы. А
потом… потом выбираться отсюда. Если к тому времени еще будет, куда
выбираться.
Я обнял дрожащую Сарру, прислушиваясь к звукам разрушения,
доносящимся сверху.
Катастрофа, которую я пытался предотвратить, свершилась. И мы
оказались в самом её эпицентре. Выживем ли мы на этот раз? Я не
знал.
Но сдаваться я не собирался. Нужно было выжить.
Ради Сарры. Ради Лиры. Ради себя.
Здесь, в этой ржавой преисподней, на самом Дне мира.
Мы провели в заброшенном штреке почти двое суток.
Время тянулось мучительно медленно, отмеренное лишь капаньем
воды и отдаленным гулом разрушения, который то затихал, то нарастал
снова.
Мы почти не разговаривали, экономя силы и прислушиваясь к
каждому шороху. У нас была небольшая фляга с водой и остатки
питательной пасты Греты – этого должно было хватить на пару дней,
если экономить.
Раны постепенно затягивались, но тело болело от побоев и
усталости.
Гораздо хуже было на душе. Образ Марка, лежащего среди обломков,
крики Сарры, безумный взгляд Векса, хаос в мастерской дроидов – все
это стояло перед глазами, не давая покоя. Я пытался думать,
анализировать ситуацию, но мысли путались.
Что происходит наверху? Сколько людей погибло? Уцелел ли
кто-нибудь из наших? Грета? Арто?
Снятые ограничители мышления, которые раньше казались даром,
теперь стали проклятием. Я видел всю картину слишком ясно: агонию
базы, бессмысленность жертв, хрупкость любой надежды на Дне.
Мы заперты в этой подводной могиле, и даже если переживем эту
катастрофу, что дальше? Новая борьба за выживание, новый барон,
новый виток отчаяния? Иногда казалось, что проще было бы просто
лечь здесь, в этой темноте, и позволить бездне забрать нас.
Но рядом была Сарра. Она почти не спала, сидела, прижавшись ко
мне, и тихо плакала или просто смотрела в темноту широко раскрытыми
глазами. Я видел её страх, её боль, её отчаяние. И понимал – я не
могу сдаться. Ради неё. Я должен найти выход.
На исходе вторых суток звуки разрушения наверху начали
стихать.
Рев сирен прекратился, взрывы больше не гремели. Наступила
тишина. Жуткая, неестественная тишина, которая пугала больше, чем
шум боя.