Никак лизнул мне пальцы, и я вдруг осознал, что за весь разговор
она ни разу не назвала меня Стасом — только полным именем, как
постороннего.
Я убрал
телефон в карман, откинулся на сиденье и уставился в потолок
машины. Холодная она, каквода сегодня в Яузе, ни слова лишнего, ни намёка на то, что мы
когда-то друг другу были не чужими. Развод, суд, время на
примирение — звучит как грустная формальность неприятной стороны
сегодняшней жизни, а ведь я её голос
раньше по-другому слышал, живым, тёплым. Теперь вот всё официально,
и даже спорить не тянет — пусть делает, как хочет. Только эта
тягомотина с судом напрягает, тащиться туда, смотреть на каменное
лицотеперь уже
бывшей, выслушивать казённые
фразы. Но раз надо, значит, надо — лишь бы поскорее вычеркнуть эту
историю из головы.
Япродолжалсидетьвмашине,
глядя,надождьза
окном. Телефон пиликнул —
новый заказ в приложении, кому-тонужно
было срочно добратьсяс«Каганской»до«Завелецкой». Пальцы
уже потянулись принять, нонеожиданно для самого себя, яостановился, выдохнул и ткнул«отказаться». Никак
приоткрыл глаз, будто спрашивал:«Чего
сидишь?». А я подумал: хватит, не до заказов
сейчас,действительнопора к деду ехать.
Теперь,
после всей этой чертовщины — метка, сектанты, запах дыма, — внутри
засвербело: надо ехать, и точка. Дед всегда был не просто
стариком,со старыми
байками,онточнознал что-тотакое,
чего япока непонимал. Пора уточнить, разузнать,
что к чему, тем более он сам меня ждёт. Яповернул ключ в замке зажигания и несколько
секунд слушал журчаниемотора.
Никакподнял голову, а я пробормотал:
— Едем к
деду, лохматый. Может, хоть он объяснит, что за ерунда вокруг
творится.
Пока
выруливал со стоянки, в голове крутились воспоминания. В памяти всплыл дед у костра — его
пальцы, покрытые сажей, ворошат угли, выуживая тот самый, с
кровавыми трещинами. «Видишь, как прожилки пульсируют? — шептал он,
и в его голосе сквозило что-то древнее. — Это не просто уголь, это
письмо. Огонь всегда оставляет следы». Я, семилетний, заворожённо
кивал, хотя мурашки предательски бежали по спине. Теперь, когда
метка на ладони дышит в такт уличным фонарям, а тени на стенах
шевелятся без источника света, я наконец понимаю: старик не
рассказывал сказки — он давал какие-то инструкции.
Дорога разматывалась передо мной, как старая киноплёнка с
затёртыми кадрами. Весенний город шумел за стеклом, но звуки
доносились будто из-под воды - глухие, бессмысленные. Я поймал себя
на том, что считаю пульсирующий ритм метки: три удара — пауза —
снова три. Как азбука Морзе. Как стук в дверь.