— Это хорошо. Помни, что сейчас то
самое время, когда надо уделять все внимание образованию. Когда ты
станешь постарше, это будет проще, научишься схватывать… То есть
будет немного полегче, что ли. Надо заставить себя работать,
осваивать искусство настраиваться… понимаешь?
Нужные слова выстраивались в цепочки,
такие же знакомые и отшлифованные годами, как звенья привычных ему
инструкций и наставлений на службе.
Только в этот раз их обычно
безупречная, отлитая из заботы и родительской строгости структура
казалась ему самому беспомощной и виляющей, он спотыкался в
собственных оборотах, повторял одно и то же, несколько раз пытался
прерваться, но тщетно, и продолжал эту бесполезную и бесконечную
речь.
Бесс сидела по-прежнему неподвижно,
он чувствовал ее напряжение от слов, которые дочь слышала не один
десяток раз. Напряжение тем более неприятное, что оно было сокрыто
в ней, но не спрятано по-настоящему.
Маан видел его в наклоне головы. В
движении руки, заправляющей локон за ухо. В подергивающихся
маленьких ноздрях.
Напряжение от слов? Или от него
самого — старого лысеющего отца, который, умостив на диване свое
бесформенное набухшее тело, несет весь этот отвратительный лживый
вздор.
И, точно впервые увидев себя со
стороны, но ее глазами, Маан ощутил вспышку раскаляющего изнутри
гнева.
— Черт возьми, ты могла бы послушать
вместо того, чтобы пялиться в эту коробку!
Она вздрогнула. Не так, как
вздрагивает захваченный неожиданностью человек. Скорее всего, ее
тело уже было готово к этому бессознательному движению и теперь
сработало, как простой механизм, который несколько минут заводится
для совершения одного-единственного простого действия.
Как мышеловка.
Опасаясь, что сейчас она просто
встанет и уйдет в свою комнату, Маан огромным усилием воли задавил
в себе злость, как палящую искру в кулаке.
— Извини, Бесс, я не хотел на тебя
кричать. — сказал он поспешно, — Просто ты должна понимать,
насколько это важно…
— Да, я понимаю, спасибо.
Голос дочери звучал тихо, неуверенно,
а на слове «Спасибо» он спустился до шепота. Девочка еще больше
вжалась в диван, замерла, скукожилась.
Уловив это уголком сознания, Маан
даже зубы стиснул.
— Доча… Бесс… Ты же знаешь, что мы с
мамой всегда тебе желали только лучшего.
— Конечно.
Она сидела как затравленный зверек,
будто пытаясь сжаться в комок, завернуться внутрь себя и исчезнуть.
Маан не понимал такой реакции, что все пуще разжигало в нем
раздражение, которое он не в силах был сдерживать.