Надежда на то, что мои слова что-то изменят, рушатся с новым звуком удара. Я так и не решаюсь скрыться до конца. Усаживаюсь на верхней ступени и прижимаю к себе колени. Отсюда ничего не видно, но и нет шанса, что что-то внезапно отлетит мне в голову.
Но почему я не чувствую волнения?
Первый шок давно прошел. Да, я не могу спуститься вниз или уйти в комнату, но и страха не испытываю. Наоборот.
В груди противоестественно разливается умиротворение и покой.
Словно происходящее — норма.
— Зря твой папаша тебя не добил! — шипит Олег, а я прижимаю ладони к ушам.
От резких звуков болит голова, но это единственный дискомфорт, который я испытываю. Даже через ладони слышен звон разбитого стекла и протяжный стон.
А затем новый рык, уже Женин:
— Лучше бы ты сдох в клинике!
Их слова похожи на укусы. Словно не достаточно той физической боли, что они причиняют друг другу.
Только самый близкий человек знает твои самые уязвимые места.
Сейчас они вгрызались в них как можно глубже, рвали души на части.
Неужели только так они могли избавить друг друга от многолетней боли и обид, что не разделили вместе?
Звуки разрушающегося дома то и дело сменяют хруст и злые выкрики, что с каждым новым выпадом становятся все более тусклыми.
Пока, наконец, не сходят на нет.
— У меня с Леной никогда ничего не было, — доносится потухший голос Лазарева, а я взволнованно прислушиваюсь.
— Я знаю.
— Она — запретная территория.
— Да знаю я, — бурчит Шершнев.
Они умолкают. Кто-то с кряхтением шаркает ногами, а затем раздается скрип открываемого шкафчика. Через секунду я слышу, как по полу перекатываются осколки.
Убираются.
— Картину жалко, — цокает языком Лазарев. — Она мне нравилась.
— Я даже не помню, откуда она здесь, — представляю, как пожимает плечами Олег.
— Я тоже. Но она мне всегда напоминала о маме.
— Поэтому я ее не снимал.
Шум пылесоса отрывает меня от дальнейшего диалога. Я с любопытством выглядываю вниз, стараясь не выдать своего убежища. Мне кажется, что мое присутствие может разрушить пока слабую, еще восстанавливающую между ними связь.
— Почему не пришел, когда старый козел снова задурил? — раздается шепот Олега, стоит утихнуть пылесосу.
— Я пришел, — вздыхает Лазарев. — Ни раз приходил. Ключи то у меня остались. А вот смелости дождаться тебя — нет.
— Зря, —хрипит Шершнев. — Я его предупреждал.