Иногда даже шли на откровенное вранье. Мне постоянно приписывали новые романы, маме — молодых или влиятельных любовников. Досталось всем нашим знакомым. Александр Самуилович Лазарев попадал под раздачу так часто, что вместо злорадства я испытывала к нему только жалость.
Папу ушлые журналисты похоронили трижды. Один раз на Ваганьковском кладбище. Правда, так и не определились, где точно: рядом с Вициным или Абдуловым.
А отцу такое внимание льстило. Он с огромным удовольствием проглатывал новости и давал опровержения.
«Дочка, пусть развлекаются. Одним нужно зарабатывать на хлеб, а другим ежедневно читать сказки. Если я промолчу, они их придумывают сами. А так, представь, как эти псы передерутся перед публикацией моего “последнего интервью”».
Только меня не обманешь. Папа просто не хочет доставлять проблем своими переживаниями.
— В интернете написано, что с десятой недели, — засунув телефон в карман, отворачиваюсь к окну и наблюдаю за лениво ползущими автомобилями. — Достаточно сдать кровь обоим родителям.
— Отлично.
Шершнев включает поворотник, чтобы перестроиться в соседний ряд. То, с каким спокойствием он спрашивает о подобных вещах, невольно выбивает из колеи. Нервно барабаню пальцами по дверной ручке. Вопрос крутится на языке, но я то и дело кошусь на него.
— Зачем помогаешь? — не выдержав напряжения, разворачиваюсь и цепляюсь за подлокотник. — Отвалил кучу денег за анализы.
— Проблемы решаются по мере их поступления.
Округляю глаза. Шершнев так равнодушен, что мне по себе.
Речь же о нашем ребенке.
Неужели произошедшее в клинике — игра для сохранения репутации? В голову лезут вскользь брошенные слова про журналистов. От них сердце сжимают ледяные пальцы призрачного монстра паники.
Все не по-настоящему?
Трясу головой, отгоняю страх. Какая разница? Главное, что сейчас он помогает. Значит, после теста ничего не изменится.
— Я не тот зверь, каким ты меня видишь, Лен. Ты заявилась ко мне на порог в печальном состоянии. Сначала ребенок, потом разборки, — пожимает плечами Шершнев.
— Но не веришь, что малыш от тебя, — обреченно стекаю по сиденью.
— Нет, — дергает головой Шершнев, отчего на высокий лоб падает прядь. — Но, если ребенок все-таки мой, значит, я помогу. Или стану самым хреновым человеком на планете.
— Ты хороший, когда не изображаешь кретина.