Я неспешно подошёл, лениво, так, будто мимо проходил. Не
торопился — пусть подождут, пусть напряжение нарастает. Крестьяне
же, завидев меня, расступились, как волны перед носом корабля,
глядя на меня, как на судью. Кто-то шепнул:
— Барин идёт!
— А чё он связанный-то?
— Тихо, дурак!
Я молча сделал пару шагов в сторону и поднял горшок — тот самый,
что Игнат ночью в сторонку бросил. Глиняный, обычный, каких в любой
избе дюжина найдётся. Развязал бечёвку, которой горлышко было
перетянуто. Откинул тряпицу и, даже сам не заглядывая, показал
односельчанам содержимое.
А внутри были монеты — серебро, медь и даже пара золотых сверху
поблёскивала на утреннем солнце. В Уваровке, поди, и не каждый
видел такое богатство. Золото особенно сверкало, переливалось,
гипнотизировало взгляды.
Толпа разом ахнула, словно воздух из неё выпустили. Прасковья
же, жена Игната, всплеснула руками и чуть не упала — еле ноги
держали. Аксинья её за подол только дёрнула, придержала, шепча
что-то успокаивающее на ухо. Лица у всех вытянулись — одни от
удивления, другие от возмущения.
— Вот! — начал я, потрясая горшком и показывая всем его
содержимое. — Вот что ваш староста насобирал, пока вы сено косили
да оброк платили! Овёс в Тулу сплавлял, а деньги, что за него
получал, себе в карман складывал! А вчера, когда его на чистую воду
вывел, он, сукин сын, ещё и с лопатой на меня кинулся! Хотел,
значит, барина пришибить, чтоб дальше воровать!
Голос мой крепчал с каждым словом, наполняясь праведным гневом.
Мужики да бабы заохали, загудели, заговорили все разом. Степан аж
сплюнул в пыль под ноги бывшему старосте — плевок получился меткий,
прямо у сапог Игната. А Прохор, самый ворчливый из мужиков,
пробасил своим густым голосом:
— Скотина он, а не староста! Сколько лет нас дурил!
Шум нарастал, толпа начинала кипеть. Кто-то уже сжимал кулаки,
кто-то выкрикивал проклятия. Я поднял руку, утихомиривая толпу —
движение получилось властное, как у настоящего барина.
— Игнат Силыч! — продолжил я, глядя на него, как на таракана. —
Ты не просто вор, ты деревню обдирал, как липку! А ещё Сеньку, мужа
покойного Прасковьи в лес на верную смерть отправил — за то, что
она тебе приглянулась!
Игнат дёрнулся, хотел что-то сказать, но я не дал:
— Я б тебя князю сдал за воровство да покушение на барина, но
вот знаешь — так сложилось, что воспитание не позволяет. Так что
так уж и быть, сделаю тебе одолжение. Убирайся из Уваровки, чтоб
духу твоего здесь не было! И если увижу хоть раз, даже случайно… —
Я сделал многозначительную паузу, давая понять всю серьёзность
угрозы. — Надеюсь, ты меня понял?