Прижав приклад к плечу, я перевёл прицел на более отдалённую
грудную мишень. Если на шестьсот метров я клал аккуратно всю
десятку, то на больших дистанциях мне не удавалось чувствовать себя
столь же уверенно. Впрочем, правила высокоточной стрельбы были мною
досконально изучены давно, а тихая сегодняшняя погода просто
благоволила для того, чтобы ставить новые рекорды.
Правки ввелись всего за секунды, и я был готов стрелять. В
последний раз я оглядел своих партнёров по бизнесу сияющим от
счастья взглядом, а затем вложился в винтовку, выцеливая белое
пятно мишени на коричневом фоне громадного бруствера.
Едва палец выжал свободный ход спускового крючка, как время
замедлилось. Патрон не сдетонировал сразу, и я отринул от прицела,
с непониманием смотря на неожиданно переставшее работать
оружие.
Я видел, как взрывается патронник, крепкая конструкция винтовки
разлетается, переламывается на уровне начала ствола, оставляя на
своём месте крупный огненный шар. Чувство боли пришло далеко не
сразу, но при этом глаза чётко выделяли картину того, как затвор
винтовки летит прямо в глаз. Эта деталь в винтовке была крайне
увесистой, чтобы выдерживать многочисленную стрельбу
крупнокалиберными патронами.
Тот день я вспоминал каждую ночь. Воспоминания приходили в
качестве постоянного ночного кошмара. Сон всегда начинался с
картины моих рук на руле автомобиля и кончался стремительно летящим
затвором. Смерть. Смерть. Смерть. В тот момент я не ощутил ни
физической, ни ментальной боли, но это был искусный обман хитрой
судьбы, закрутившей меня в бараний рог.
Боль пришла потом, когда я пришёл в себя и впервые оказался
перед зеркалом. Замутнённое сознание не видело перед собой
привычный вид. В стекле отражался не светловолосый мужчина слегка
за тридцать, подтянутый благодаря постоянным тренировкам, с
бредовой безуминкой в глазах и громадными чёрными кругами под ними.
Перед зеркалом представал молодой светловолосый и голубоглазый
юноша с аристократической светлой кожей. Это был не я, это был не
мой голос, да и временная линия точно не принадлежала мне.
Боль пришла точно в тот момент, когда воспалённый мозг начал
обрабатывать произошедшие вокруг изменения. Его сил на это не
хватало даже близко, а потому всё тело раз за разом охватывали
волны непереносимой боли. Они накатывали постоянно, не допуская
даже малейшего перерыва для прояснения рассудка. Судороги от
страданий схватывали в любое мгновение, вырывая из пучины сна и
вновь заставляя агонизировать. Единственное, что позволяло хоть
немного скрыть, заглушить, на время отодвинуть страдания, так это
многие литры алкоголя, которые я поглощал в те страшно короткие
мгновения, когда рассудок хоть немного прояснился. Целые бочки
крепкого вина и элитных напитков тратились всего за дни. Вливались
в меня такие реки алкоголя, которые мой прошлый организм совершенно
точно не выдержал бы и протянул ноги ещё на первой неделе таких
сложных экспериментов.