Страж долго изучал бумаги, хмурясь
всё сильнее.
— Владимирские? — он подозрительно
прищурился. — И какого хрена вам в Сергиевом Посаде делать? Мы тут
чужаков не жалуем, особенно перед Гоном.
— У меня дела в представительстве
Угрюма, — спокойно ответил я.
— Никаких дел! — десятник явно входил
во вкус. — Князь приказал — никого лишнего в город не пускать.
Разворачивайтесь и катитесь обратно в свою глушь!
Евсей за моей спиной тихо выругался.
Гаврила незаметно положил руку на рукоять пистолета. Ситуация
накалялась.
Я сделал глубокий вдох, чувствуя, как
внутри поднимается знакомая сила. Императорская воля
пульсировала в груди, готовая вырваться наружу. Усатый десятник
продолжал что-то кричать про чужаков и приказы, но я уже не слушал
его слова.
— Позови своего
командира, — произнёс я негромко, но в голос вплелись
нити древней силы, заставляющей повиноваться.
Эффект проявился мгновенно. Усатый
замер на полуслове, его глаза остекленели, словно он внезапно
проснулся и не понимал, где находится. Рука, указывавшая нам на
дорогу обратно, безвольно опустилась.
— Слушаюсь… — пробормотал страж и,
развернувшись, нетвёрдой походкой направился к караульному
помещению.
Евсей присвистнул:
— Ловко вы его, воевода. Как
отрезало.
Я промолчал, наблюдая за удаляющейся
фигурой. Императорская воля — инструмент эффективный, но
использовать её на простых стражниках было всё равно что стрелять
из пушки по воробьям. Впрочем, иногда приходится демонстрировать
силу, чтобы избежать лишнего кровопролития.
Пока мы ждали, я внимательно
огляделся по сторонам. Картина у городских ворот открывалась весьма
поучительная. Слева от основного входа, в тени крепостной стены,
кучковались люди с беспокойными лицами и туго набитыми кошельками.
Они перешёптывались, нервно поглядывали на стражников и время от
времени кто-то из них подходил к невысокому человеку в потрёпанном
сюртуке. Тот что-то записывал в блокнот, кивал и указывал на
городские врата.
Чёрный рынок пропусков процветал
прямо под носом у стражи. Нет, что я говорю — при полном
попустительстве стражи. Один из караульных изредка подходил к
человеку с блокнотом, они о чём-то шептались, и страж уходил,
веселея с каждой беседой. Видимо, узнавал причитающуюся ему
сумму.
Справа от ворот картина была куда
печальнее. Сотни людей — целые семьи с детьми, стариками, нехитрым
скарбом — толпились у стен. Женщины прижимали к груди младенцев,
мужчины хмуро озирались по сторонам, дети жались к родителям. По
одежде и лицам было видно — это беженцы из окрестных деревень.
Страх Гона гнал их к городским стенам в надежде на защиту, но
ворота для них были закрыты.