Я усмехнулся своим мыслям. Это же теперь можно пленникам голый
зад показывать или ещё чего. Пусть узрят русские стати,
закомплексуют и… объявят о капитуляции.
Четыре дня. Четыре, мать его, долбанных, ужасных дня
ничегонеделания! Отдых? Курорт? Это я хотел себя убедить в первые
сутки заточения, что и неплохо было бы поспать, комплексно
отдохнуть. А потом… Я сходил с ума. И даже не знаю, что меня
сдерживало — не начинать всё-таки совать некоторые части своего
тела в распахнутое окно для обозрения иностранцев.
Может, только потому я это не сделал, что было очень холодно?
По-зимнему, по-русски! Я даже не думал… Дунай покрылся хлипким, но
льдом. Ходить по нему на пароходах можно, но это уже показатель,
что и на югах не по-южному холодит. Как же тогда морозить должно в
Петербурге? Так что было холодно, вот и не показывал англичанину с
австрийцем то, чего они заслуживают.
А потом приехал генерал-фельдмаршал Михаил Дмитриевич Горчаков.
И пусть этот приезд не сулил мне ничего хорошего, особенно зная
излишнюю осторожность командующего и его страх перед началом войны
ещё и с Австрией. Вот только хоть что-то менялось в моём распорядке
дня, где главными пунктами были «поесть», «поспать», и намного реже
— «что-нибудь написать».
Незамедлительно я был вызван в главное здание крепости, где был
кабинет генерал-лейтенанта Сельвана, но по приезде командующего
Горчаков занял и кабинет Сельвана, и спальню.
— Шабарин, когда вы успокоитесь? Ваша непосредственность может
дорого обойтись всему нашему отечеству! Я не отдавал вам приказ
отправляться по делам противника! — негодовал Горчаков. — Почему я
узнаю о прорыве вашего отряда в тыл противника по факту
совершённого оного действия? Вы… Да вы… Из-за вас Россия проиграет
эту войну!
— Посмею не согласиться, ваше высокопревосходительство! — зло
ощерился я. — Нет никого, кто больше меня потратил сил, денег и
всего иного, включая и душу свою, для победы Российской. Я уже
добыл для России десять тысяч штуцеров, я… Я потратился так, как
никто не может в России. Я первым взошёл на стену Силистрии.
Я накидывал на Горчакова своих эмоций, уже и не думая о
последствиях, что меня могут ждать по завершении разговора. Хотя… А
разве не арестовали меня по приказу Горчакова? Дальше фронта не
пошлют! Ну как меня посылать, например, в ссылку в Сибирь? Да этого
не поймёт ни общество, ни даже враги России, если узнают обо мне.
Хотя, уверен, уже узнают. Потому, пусть он и сокрушался, но было бы
что-то поистине серьёзное, то, что могло привести к войне из-за
моих действий, — командующий не церемонился бы, не стремился как
будто объясниться, доказать свою правоту.