Не помня себя от ужаса, я до рези в
глазах вглядывался в удаляющихся друзей и подруг. Вскоре лица
оставшихся на земле стали неразличимы, песня тоже потерялась далеко
внизу. Когда фигурки ребят уменьшились до крошечных букашек, мне
показалось, тесный кружок распался, друзья разбежались в разные
стороны и скрылись под кронами берез.
«Наконец-то, спохватились. Слишком
поздно, ребятки, теперь вам с земли меня уже не разглядеть»,
– отрешенно подумал я.
Спустя еще какое-то время я воспарил
на головокружительную высоту. Оставшаяся далеко внизу река
превратилась в едва различимую узкую полоску, а березовая роща
– в пятачок зелени. Теперь они занимали малую часть
открывшейся взору величественной панорамы. Под ногами от горизонта
до горизонта пестрым ковром тянулись леса, поля, реки, озера,
крохотные пятнышки деревень, небольшие островки сел и где-то на
границе зоны видимости начиналась исполинская проплешина большого
города.
От переизбытка впечатлений я потерял
сознание и отключился…
В себя пришел от резкой вспышки
боли. В грудь словно вогнали раскаленный гвоздь. Легкие свело
судорогой, и я стал задыхаться. Но не смог ни дернуться, ни
закричать, ни даже захрипеть, оставаясь пленником столба белого
света. Панорама удаляющейся земли исчезла. И сам луч претерпел
значительные изменения, округлые бока его распрямились и теперь
соединялись под прямым углом.
Чуткий слух уловил в стороне
подозрительные шорохи и попискивания. Попытка скосить туда глаза ни
к чему не привела. Шуршание и попискивание происходило за границей
обзора. От пульсирующей боли в груди взгляд помутнел, белый свет
накрыла пелена кровавого тумана.
Увы, сбежать в спасительное
беспамятство на этот раз мне не позволили.
В нос ударил незнакомый резкий
аромат, мгновенно взбодривший сознание и притупивший ужасную
грудную боль. Кровавый туман перед глазами развеялся. Я снова обрел
способность видеть и ощущать.
Приглядевшись внимательней к
окружающему пространству, исправил первоначальное заблуждение о
луче, определив, что нахожусь в помещении со светящимися стенами и
потолком. Еще понял, что больше не парю в воздухе, а лежу на чем-то
твердом. Следом, пришло понимание, что на мне нет одежды.
Опора под спиной была теплой, как
большой подогретый ласковым вечерним солнышком камень, и голым на
ней лежать было, пожалуй, даже приятно, если бы не докучливая боль
в груди, не отпускающая ни на миг.