Всё ещё одурманенная
головокружительными ласками, поцелуями и прикосновениями Винсента,
она вспоминала урывками, как он что-то рассказывал ей о своей
прошлой жизни, о матери, о ссылке и внезапном появлении Фридриха
Корфа в его жизни. Неужели специально надавил на жалость? Нет,
скорее, взял искренностью, которую Лидия открыла в нём.
Оказывается, он способен быть чутким, ранимым, человечным, но
всегда скрывал за насмешливой маской эти свои уязвимые стороны ото
всех. Ото всех, кроме неё. Теперь она понимала это.
— Сколько лет ты был в ссылке? —
спросила Лидия, положив ладонь ему на плечо.
— Два года. Кстати, им я обязан
умением резво махать лопатой.
Она чуть слышно усмехнулась, хлопнув
его по плечу.
— Моя мать умерла, когда я был там, —
продолжил он. — У неё ничего не осталось, кроме украшений и прочих
подарков от многочисленных любовников, но и те успели растащить ещё
до того, как её тело остыло. Мне негде было жить, а потому, отмотав
срок, я сразу же отправился к Корфу. За всю мою жизнь он оказался
единственным человеком, который проявил участие к моей судьбе.
Винсент почувствовал нежное касание
её губ к своей макушке и с наслаждением прикрыл глаза.
— Боже, храни сентиментальных женщин,
— проговорил он, разом скинув флёр мученика. Подзатыльник не
заставил себя долго ждать.
— Двигайся, — буркнула Лидия, скинув
его голову со своих колен. — Я спать хочу.
— Ты что, обиделась? Я ж пошутил, —
он перехватил её, не дав укрыться одеялом, и заключил в
объятия.
Поймав его взгляд, такой
обезоруживающий и лишающий воли, Лидия попыталась сохранить суровый
вид, но подвела дрожь в голосе.
— Я ждала, что хоть сегодня ты будешь
серьёзным, но ты снова паясничаешь.
Он коротко поцеловал её в кончик носа
и не найдя сопротивления своим действиям, ответил:
— Признайся уже, наконец, ангел мой,
что именно это тебя во мне и привлекает. Я такой, какой есть, а ты
— единственная из всех, с кем я готов разделить свою жизнь. Всё,
что я рассказал сегодня, знают лишь немногие. А теперь ещё и ты.
Потому что я доверяю тебе. У меня нет никого, кроме тебя.
В парне, который говорил всё это, с
трудом узнавался Винсент Преско — весельчак и балагур. Но это был
он, и он был прав. Никого на целом свете не осталось у него, как и
у Лидии не стало дома и семьи после прихода мачехи. Хотелось
плакать от счастья. Обида на близких давно уже перестала вызывать
слёзы, ком в горле и предательское покалывание в носу. От осознания
того, что жизнь её вот-вот изменится, закружилась голова, и Лидия
ещё крепче прижалась к Винсенту.