Слезы снова подступают к глазам. Сдерживаю их. Из последних сил.
Глеб молчит. Сверлит меня взглядом, будто пытается пробраться ко мне в голову. Не даю ему этой возможности.
— Прощай Глеб, — судорожно вдыхаю. — Мой выбор — развод!
Разворачиваюсь и выхожу. Глеб меня не останавливает. В приемной натыкаюсь на светловолосого худощавого парня-секретаря в черном костюме, сидящего за столом. Он окидывает меня взглядом, прежде чем снова зарыться в бумагах. Но уже через мгновение снова вскидывает голову. Его глаза шокировано расширяются. Я только киваю ему, прежде чем вылететь из приемной и закрыть за собой дверь.
Последние силы покидают меня, и я прислоняюсь спиной к стене. Упираюсь руками в бедра. Дышу глубоко. Через рот. Пытаюсь унять дрожь.
Серые стены отлично отражают мое состояние. Чувствую, что разваливаюсь. Кажется, ткни в меня сейчас пальцем, и я рассыплюсь на песчинки. Сил едва хватает, чтобы не осесть на пол. А в голове крутится только один вопрос:
«Когда Глеб стал таким жестоким?»
Ответ на него я могу получить только если вернусь и спрошу лично.
Резко выпрямляюсь. Но вместо того, чтобы открыть соседнюю дверь, иду к той, что напротив. Еще одну встречу с мужем сегодня я не вынесу. Мой разум скажет мне «прощай», точно так же, как я выдала Глебу всего пару минут назад.
Помощница Леши что-то набирает на компьютере и не пытается остановить меня, когда я без стука врываюсь в кабинет брата.
Леша отрывается от экрана и не высказывает ни капли раздражения из-за моего внезапного появления.
— Вы поговорили? — он откидывается на спинку кресла и крутит шей, прежде чем, прищурившись, уставиться на меня. — Что с глазами?
Подхожу ближе. Хватаю сумочку. Изо всей силы сжимаю ремешок в руке. Ногти впиваются в ладонь, и это помогает немного контролировать эмоции. Хочу проигнорировать вопрос брата. Уйти без оглядки. Попытаться привести мысли в порядок, чтобы не наговорить лишнего, но один вопрос мне все-таки не дает мне покоя.
— Почему вы не сказали мне, что Валентина Леонтьевна умерла? — впиваюсь в брата гневным взглядом.
Глаза Леши сначала расширяются, а потом сужаются до щелочек. Он чешет затылок, а на его лице появляется виноватое выражение.
— Прости, ладно? — Леша поднимается, хочет обойти стол, но я вытягиваю руку, останавливая его. — Я хотел сказать, правда. Помнишь, прилетел к тебе? Но ты выглядела такой разбитой. Похудела. Лицо осунулось, на нем больше не было красок. А глаза… они показались мне пустыми. Или даже безжизненными, — брат вздыхает, но взгляда от меня не отводит. — Казалось, что еще один удар, и мы потеряем тебя навсегда.