В итоге получился настоящий душ, как в двадцать первом веке, всё
точно как и задумывал. Машка тут же пискнула от неожиданности,
отпрыгнув в сторону, но сразу же расхохоталась звонко, поняв всю
гениальность изобретения.
— Ой, Егорушка, да ты волшебник настоящий! — воскликнула она,
подставляя ладони под дождик.
А я начал натирать её щёлоком, потом она меня — тёрли друг
друга, хихикая и балуясь, как дети на речке.
Вода стекала по нашим плечам и спинам, сверкая и переливаясь
сквозь мелкие щели в плетёнке, в золотистых закатных лучах солнца.
Капли висели на ресницах, на кончиках волос. А я думал, глядя на
счастливое лицо Машки: «Господи, вот ради таких моментов я и попал
в этот далёкий 1807 год. Не за технический прогресс, не за
изобретения — а за простое человеческое счастье.»
— Завтра, — сказал я, уже вытираясь грубым холщовым полотенцем,
— скажи мужикам, чтоб воду снова натаскали полную бочку. Я этот душ
на всю Уваровку распиарю, пусть все пользуются.
— А что такое распиарю, Егор? — спросила Машка.
— Расскажу всем, объясню, покажу. Чтоб каждый мог помыться
по-человечески, а не как скотина в речке.
Солнце окончательно село за горизонт, но тепло дня ещё
сохранялось в воздухе. Где-то вдали мычала корова, возвращаясь с
пастбища, слышались голоса детей, которых родители все никак не
могли загнать домой. Обычная деревенская жизнь, но теперь с
небольшим, но важным улучшением.
Проснулись, когда петухи ещё дремали в курятниках, а восход
багровел над Уваровкой, словно пожар тлел на горизонте. Машкины
щёки после ночных поцелуев розовели, как яблоневый цвет по весне.
Лежали мы, укрытые льняной простынёй, а я гладил её спинку, проводя
пальцами по мягкой, шелковистой коже, будто по тонким струнам
касался. Она изгибалась под моими ладонями, как кошка под тёплым
солнцем, прижимаясь всё крепче и крепче. Её дыхание, ровное и
глубокое, щекотало мне шею, отдавалось приятной истомой где-то в
груди.
Я поцеловал её в плечо, потом в изгиб шеи, и Машка ответила с
такой страстью, что весь мир за маленьким окошком враз исчез,
растворился в утреннем тумане. Её губы, тёплые и сладкие, как
летний липовый мёд, тянули меня в сладкий омут. А руки — цепкие, но
удивительно нежные — скользили по моей груди, оставляя огненные
следы на коже.
Мы тонули друг в друге, сплетённые, как ветви ивы у омута, то
яростно и страстно, будто молнии вспыхивали между нами, то медленно
и томно, ловя каждый вздох, каждый тихий шёпот, каждое движение. Её
зелёные глаза сияли в полумраке избы особым светом, а я целовал её
плечи, шею, ключицы, чувствуя всем телом, как её сердце бьётся в
такт с моим.