Нарыв, наблюдая за Лазаревым, даже приоткрыл рот.
Его извинения стали для остальных погранцов обезоруживающими.
Для меня — в высшей степени подозрительным.
«Всё, что делается тут, на Шамабаде, будет служить благой цели»
— вспомнились мне слова Тарана.
Неужели и эта сумасбродная выходка тоже?
И чего добился этот человек? Этот Лазарев? Какая у него была
цель? Мерзкая месть? Тогда бы он пошёл до конца, а я и правда бы
сидел на губе. И хотя это меня мало волновало, он бы повёл себя
так, как и надлежит вести себя офицеру-самодуру — до последнего
настаивать на собственной правоте, когда уже и самому очевидно, что
попал впросак.
Так чего он добился? Только одного — окончательно уронил
собственный авторитет. Всё. И для меня это выглядело так, будто
такой исход и был запланирован. Ну или Лазарев конченый идиот. Да
только не походил он на идиота.
А что бывает, когда командир роняет авторитет? Верно —
подчинённые слушают его вполуха и ни во что не ставят… Интересно…
Очень интересно…
— Ну так что, товарищи пограничники, — Лазарев тем временем
улыбнулся, как ни в чём не бывало, — конфликт исчерпан, а?
Я переглянулся с Нарывом. Кажется, старший сержант совершенно не
понимал, как себя вести в такой ситуации.
Тогда я решил понаблюдать. Собрать дополнительные сведения,
прежде чем делать однозначные выводы. А потому сказал:
— Да. Исчерпан.
***
Когда дверь в канцелярию захлопнулась, в кабинете воцарилась
тишина. Оба офицера прислушались. Из коридора, за дверью, всё ещё
доносились звуки шагов многочисленных сапог и голоса
пограничников.
Только когда шум этот стих, Вакулин сказал Ковалёву, сидевшему
на своём месте, как мышь под метлой:
— Товарищ лейтенант, а вам не пора отпускать наряды на
границу?
Ковалёв очень устало глянул на Вакулина. Потом на Лазарева.
Затем принял какую-то таблетку, глянул на часы и поднялся.
— Вы правы. Пора. Товарищ старший лейтенант, разрешите идти?
— Разрешаю, — ответил Лазарев не сразу.
Вакулин едва заметно улыбнулся, но почти сразу задавил свою
улыбку. Всё же его коллега отыгрывал мастерски. И неплохо изображал
тяжёлую задумчивость.
Всегда предельно формальный Ковалёв отдал честь и вышел из
канцелярии.
Они подождали ещё немного. А потом Вакулин встал и подошёл к
окну. Закрыл форточку и закурил.
— А неплохо ты сыграл, — сказал Вакулин негромко. — Я,
признаться, думал, ты решишь и правда Селихова этого отправить на
губу.