Злой осенний ветер бросил в лицо волосы, забрался под куртку, выбивая из-под рубашки остатки тепла. Так спокойнее. Черное крыльцо таверны смотрело на хозяйственный двор с косоватыми воротами, за которыми тянулась унылая задняя улица. Даже не мощеная. В выбоинах и лужах. Обходя лужи, по обочине пробиралась фигура в старом мешковатом пальто. Сбитые башмаки, серый платок, тележка старьевщика. Девочка-подросток подошла к воротам подняла что-то с земли у забора, чтобы отнести на оставленного на другой стороне улицы колесного уродца. Подняла глаза, посмотрела. Треугольное личико, бледная кожа… Глазам на лице места было много, вот они и заняли, сколько смогли. Странные, посмотреть бы в них при свете… Хотя его и эти глаза разделяло несколько шагов размокшего от осенней воды двора и унылая деревянная ограда, казалось, что в глубине, там, где радужка проваливается омутом зрачка, что-то перетекает, плавится… Пошатнулся, схватился рукой за перила, но старое дерево подалось и поехало, увлекая его за собой.
Земля встретила радушно, хоть и жестковато. Он развернулся на спину и посмотрел в темное ватное небо. Тошно, мутно, никак. Оскорбившись на совсем не поэтичное сравнение, облака плюнули в лицо горстью воды.
За красивостями – к менестрелям и сказителям, к авторам песен и баллад… Как же там было?
Дождь рыдает на стекла. Ночь
От луны отколола край.
День затерт среди тысяч звезд.
Над макушками облачных стай
Солнце село…*
Баллада была хороша, исполнение – так себе. Он бы и то лучше спел. Слышал бы Томиллен… Что бы сделал? А ничего. Давно уже ничего. Ему и при жизни было глубоко начхать, как коверкают его песни. Зато они остались. Эти его песни. О поэтах, как водится, помнят куда дольше, чем о воинах.
Кто-то вышел на порог, распахнувшаяся дверь пустила по двору мутный желтый свет, запах жареного мяса, вина, гул голосов и треньканье расстроенной лютни.
– Вейне! Ты там живой? – Фредек. С чего ему вздумалось беспокоиться?
– К сожалению, – отозвался он, подумал и подложил под голову руки – так смотреть в небо было удобнее: редкие капли не норовили плюхнуть прямо в глаз. Правда, теперь в поле зрения попадал край острой крыши и дымоход, но это не слишком портило картину, скорее, добавляло унылого очарования.
– А чего лежишь? Мокро же!
Вейне пожал плечами. Делать это лежа, с завернутыми за голову руками оказалось неудобно. Еще и рукояти мечей как-то неудачно сместились… А до этого нормально было.