Репутация моя базируется
исключительно на умении внимательно слушать (или пропускать мимо
ушей) словесные излияния соплеменников, периодически вставляя в
разговор фразы типа «что вы говорите», «не может быть» и «как я вас
понимаю».
Появляясь изредка на балах, до
которых, честно говоря, не большой охотник, я целую дамам ручки,
могу составить партию в доклинг, аккуратно ем и даже танцую, хоть и
весьма неуклюже. То есть делаю то, что от меня и требуется.
Я одинаково приветливо улыбаюсь
молодым девам и томным вдовушкам, но от прогулок при луне упорно
уклоняюсь, мотивируя свой отказ несовместимостью слабого здоровья и
вечерней росы.
Нет среди этих женщин той, что могла
бы полностью завладеть моим сердцем. Окружающие меня дамы либо
фальшиво-восторженны, либо невозможно глупы, либо откровенно
охотятся за моим состоянием.
Но соседи упорно надеются, что
кто-нибудь из дев растопит, наконец, мое сердце.
Между тем, как это ни печально,
Магу-У-Торры было бы позволено вести себя абсолютным мерзавцем.
Класть ноги на стол, отпускать неприличные шутки, порочить
репутацию молодых женщин. О потомке и единственном наследнике
старинного и богатого рода приходится говорить или хорошо, или
никак.
Когда я прохожу по анфиладе залов и
коридоров замка, на меня строго смотрят с портретов знаменитые Па
разной степени древности. Порой мне чудится в их взглядах укоризна:
я не оправдал надежд. Из-за своей ущербности не сумел достичь славы
предков, которые приносили победы в битвах королям, укрощали стихии
и надували паруса кораблей, ушедших открывать новые земли.
Красавицы же прабабки, закрывшись
веерами, улыбаются с портретов загадочно и нежно. Будто говорят:
«Не грусти, мальчик. Будет и в твоей жизни счастье».
В детстве и отрочестве я чувствовал
себя несчастным и обиженным судьбой из-за своей немочи,
проявившейся не при рождении, а в возрасте трех лет. Ма, у которой
я был единственный ребенок, использовала для моего излечения все
возможные средства. Какие только лекари и травники не посетили наш
родовой замок. Ма и чеканку для меня достала, хотя это и было
совершенно бесполезно. Ничего не помогло.
Я жалел себя, ненавидел свою
ущербность и стеснялся ее. Сколько зеркал разбил я в ярости в
попытке себя превозмочь. Руки у меня покрыты тонкими шрамами,
ноющими в плохую погоду.