Отец Хару-хана, Ясинь-хан, был очень
уважаемым человеком в Степи. Его знали, к его словам прислушивались
от Тургая до Тмутаракани, его волей скакали бесчисленные табуны по
берегам Днепра, Дона, Итиля и Урала. Он не был формально лидером
Орды, но без его слова или решения не было принято ни начинать
кочевать, ни собирать набеги. Старый волк Ясинь неделю назад слёг.
Четыре дня назад боль стала такой, что камы постоянно держали его в
полузабытьи, чтобы не выл, не метался и не пробовал когтями
выгрызть боль из своего уставшего от неё старого тела.
Степной вождь говорил об этом,
стараясь не выдавать тоном и голосом эмоций. Кому другому, может, и
хватило бы этого. Мы же с князем твёрдо знали, что сама эта
история, а уж тем более рассказ о ней чужому человеку с чужой
земли, давались хану с огромным трудом. И что это не все беды, что
пришли в его юрту. И не ошиблись.
Сын Хару-хана, молодой Сырчан,
сломал ногу, когда его конь провалился в одну из тех чёртовых нор,
какими изрыли степь на правом берегу Днепра проклятые слепыши и
суслики. Костоправы и камы сложили кости, но нога стала короче
почти на четыре пальца. Хромота — не лучший признак для будущего
вождя, для предводителя воинов. Но с ней можно было и смириться,
если знать, что сын сможет сидеть на коне. А он лежал сейчас рядом
с дедом, находясь, так же, как и старик, между жизнью и смертью. И
шаманы не давали ответа на яростные вопросы хана о том, что
говорило Вечное Синее Небо о будущем его сына и отца. Сказали лишь
о целителе-чародее на земле русов, куда не так давно отошли с
позором войска тамошних князей, разбитые степными волками. Хан не
стал думать долго, велев срочно забить одну лодью богатыми дарами,
и пуститься в плавание по великой здешней реке. Ни один из больных
не мог ехать верхом, а тряска, пусть даже на кошме меж двух коней,
добила бы их вернее, чем неприятное путешествие по синей воде. Хан
был удивлён и приёмом, и честью, что оказал ему князь — редкое по
местным временам уважение, чтобы и за стены города выйти, и
встретить приветливо. А чтоб угостить привычной степняку едой, да
вдобавок при этом не отравить — такого история Великой степи и не
слыхивала.
Я рвался осмотреть пациентов. Судя
по тому, что рассказал Шарукан, у его отца началось воспаление в
брюшной полости, которое могло быть вызвано чем угодно. У сына то
же воспаление, но в сломанной ноге, вероятно, стало следствием
работы тамошних «коллег», костоправов и шаманов. Если бы сломано
было бедро, можно было бы сразу предположить самые неудачные,
фатальные варианты, вроде жировой или тромбоэмболии. Но, по
«анамнезу», что выдал хан, сломаны были берцовые кости. Лицо
Шарукана, на котором стали всё чаще проявляться эмоции, пусть и
привычно маловыразительно, говорило о том, что он тоже держится из
последних сил, чтобы не потянуть меня на лодью за руку.