Я очень осторожно коснулся её
сознания Императорской волей, не приказывая, не давя, а
просто подталкивая. Давая опомниться и успокоиться.
Глаза девочки расширились. Она что-то
вспомнила.
— Был дядя! — выпалила она. — Худой
такой, молодой! Глаза странные будто прозрачные. Подошёл, попросил
подержать карточку… Сказал, что хочет посмотреть… Я дала, а он…
он…
Маша нахмурилась, пытаясь ухватить
ускользающее воспоминание.
— Он что-то сказал… одно слово…
Забудь! Во! И я всё забыла!
— Я не ошиблась? — уточнила Анфиса. —
Не зря же вас отвлекла?
— Ты молодец, — похвалил я девушку. —
Ты мне очень помогла.
Похоже, в Угрюме появилась крыса, И похоже, эта крыса ещё и
маг.
Он никогда
не любил своё имя. Иуда. Какая мать назовёт так ребёнка? Его мать
назвала. Словно проклятие наложила с первого дня жизни, обрекла на
предательство и ненависть окружающих. Представлялся он всегда
Ульяном — это звучало обычно, не вызывало брезгливого оскала на
лицах собеседников.
Мать
никогда не скрывала, что он был ошибкой. Плод случайной связи с
человеком, которого она презирала. Каждый взгляд, каждое слово
источали яд. «Иуда, принеси воды», «Иуда, убери за собой», «Иуда,
исчезни с глаз моих» — эти фразы врезались в его память острее
любых побоев. А побои были. За разбитую чашку, за громкий смех, за
само его существование.
В детстве
сверстники травили его с особой жестокостью. «Крыса идёт!» —
кричали они, завидев его на улице. Камни летели в спину, плевки — в
лицо. Он научился драться раньше, чем читать. Научился ненавидеть
раньше, чем любить. К десяти годам его сердце превратилось в кусок
льда, а душа — в выжженную пустыню.
Воровать он
начал рано. Сначала еду — выживать как-то надо было. Потом деньги.
К пятнадцати освоил все воровские премудрости: вскрывал замки,
резал кошельки, обчищал карманы зазевавшихся купцов. Попался в
восемнадцать на краже из лавки ювелира. Приговор — десять лет
каторги в рудниках.
Каторга
сломала бы любого, но он выжил. На третий год, когда обвал в шахте
похоронил половину их артели, он лежал под завалом и чувствовал,
как жизнь утекает с кровью из пробитого бока. Тогда что-то
сломалось внутри — не тело, а какая-то невидимая преграда в
сознании. Он посмотрел в глаза надсмотрщику, пришедшему добить
выживших, и приказал: «Помоги». И тот помог. Просто вытащил его и
перевязал раны, словно послушная марионетка.