Внутри
пахло сыростью и смертью. Иуда зажёг найденную свечу, и они
принялись за трапезу. Ели жадно, торопливо, словно боялись, что
кто-то отнимет. Сало резали толстыми ломтями, запивали самогоном
прямо из бутылки. Жир стекал по подбородкам, они вытирали его
рукавами, не стесняясь.
— Во жизнь!
— Митька оторвался от куска хлеба с салом. — А эти дураки сидят на
своих пайках, пояса затягивают. Глядишь, так затянут, что хребет
передавят! — немудрёная шутка заставила его зайтись издеваительским
хохотом.
— Дураки
они и есть, — согласился Иуда, вскрывая банку тушёнки. — Вот как та
девчонка утром. Карточку потеряла, теперь, небось, голодная сидит,
ревёт.
— Может,
мамка выпорола за потерю?
— Или
вообще есть не дали. — Месмерист хохотнул. — Сама виновата. Нечего
детям ценности доверять.
Товарищ
налил ещё самогона, опрокинул стакан и крякнул:
— Слушай, я
тут вдовушку одну приметил из наших беженцев. Ничего такая,
справная. Думаю, подкормить её маленько. Глядишь, и приласкает в
благодарность.
— Валяй, —
Иуда отодрал зубами кусок копчёного мяса. — Бабы на жратву падкие.
Особенно голодные.
Они
продолжали пировать, швыряя объедки на грязный пол. Иуда
представлял себе, как за стенами дома некоторые люди ложились спать
с полупустыми желудками, матери делили пайки между детьми,
оставаясь голодными сами. Вот, что бывает, когда печёшься о других,
больше, чем о себе.
То что у
нормальных людей вызывало бы стыд или отвращение, ворам наоборот
приносило особое удовольствие. Это подчеркивало их избранность, то
что они выше “глупого стада”. Так их добыча казалась особенно
вкусной.
— Кстати,
слышал про этих чокнутых святош? — Митька вытер жирные губы. —
Которые по баракам шастают, проповедуют.
— А, эти. —
Иуда презрительно фыркнул. — Говорят, Гон — божья кара за грехи.
Покайтесь, молитесь, и спасётесь.
— Народ
ведётся?
— Ещё как.
Особенно бабы да старики. Вчера видел — человек тридцать собралось,
на коленях стояли, грехи отмаливали.
— Идиоты, —
Митька рыгнул. — Какая кара, какие грехи? Жрать надо, а не в небо
пялиться.
— Вот
именно. — Иуда откупорил вторую банку тушёнки. — Пусть молятся.
Больше нам останется.
Они
продолжали обжираться, не думая о завтрашнем дне. Свеча оплывала,
отбрасывая уродливые тени на стены мёртвого дома. Где-то в ночи
выла сирена — очередная атака Бездушных на стены. Но ворам не было
дела до чужих бед. У них был праздник живота, купленный ценой
детских слёз.