— Ну…
— Аня, — шипит нахохлившийся Лазарев и сужает глаза, — скажи ему! Я с работы специально пораньше приехал ради этой встречи.
— А меня предупредить забыл?
— Ты не брала трубку!
— И? Почта есть. Настучать копытцами письмо вчера или позавчера не позволил новый маникюр или невестушка? Она вообще в курсе, что ты яйца разбрасываешь по всем городам России без ее ведома?
Меня несет. Минуту назад смеялась над Лазаревым, а сейчас неимоверно на него злюсь. Потому что очень красивый гад. А еще душу греет от мысли, что Кирилл ему важен. Сразу хочется все простить и приласкать.
Тьфу! Воистину бабская дурь лечится только двумя или тремя стабильными прыжками на грабли. И то не факт.
— Никто ничего не разбрасывает, — рыкает Лазарев в ответ и одергивает ворот кожаной куртки. — И вчера я не знал, что у меня освободится вечер. Работы в офисе до жопы. Просто сегодня повезло.
— Ну, ой. Папин золотой мальчик, оказывается, познает на бархатистой шкурке прелести жизни простых смертных? Жаль, очень жаль. Твоих коллег, разумеется.
Он болезненно морщится, словно выпад попал в мягкое и незащищенное место. Сцепляю зубы, чтобы не ляпнуть извинения. Не хочу показывать, что мне жаль его. Он не заслужил ни моего хорошего отношения, ни сочувствия, ни уважения.
«У нас с отцом все сложно, воробушек. Он лепил из меня идеал, но то ли техника подкачала, то ли материал изготовления бракованный».
В голове всплывает один из наших последних разговоров. Самый, наверное, откровенный из всех. Тогда Лазарев упомянул отца, когда я рассказала о своем родителе. Поведала, как мы с мамой оказались брошены гулящим козлом.
«Иногда лучше ненужный ребенок, чем такая любовь. Поверь, воробушек».
— Разрешение, Аня, — Лазарев вновь спокоен. — Мне нужна возможность забирать Кирилла из садика.
— Нет.
— Почему?
«Тебя и так слишком много в нашей жизни!» — ору про себя, а вслух отвечаю: — Ты неблагонадежен, Лазарев. Привычка исчезать внезапно и появляться по воле случая не лучший пример для Кирилла.
— Это не касается нашего сына, — возражает.
— Моего.
— Нашего.
— Нет, Лазарев! — рявкаю, и охранник в будке подпрыгивает. — Моего. Это мой сын. А ты просто прочерк в его свидетельстве о рождении и набор генов, который достался по наследству. Больше ничего.
Он зол, а я — в ярости и сосредоточена. Тяжело дышим. Смотрим друг на друга в упор, как дуэлянты на поле боя. Жду. Когда он достанет воображаемый револьвер, чтобы опередить его. Выстрелить первой, нанести смертельный удар.