Красивая девчонка ― да. Я ведь не слепой. Волосы, губы, фигура ― всё при ней. Но один взгляд, воспоминание вспышкой, и такой яростью скручивает, что сам себя не узнаю.
― Я поговорить пришла.
― Чего?
― Чего слышал! Твой телефон! ― почти швыряет, и тот не шлепается на асфальт только потому, что вовремя его ловлю. И хорошо. Денег на новый сейчас нет.
― Где ты его взяла?
― Украла, ― закатывает глаза, и вижу, злится.
Веснушки на носу отчетливее проступают, щеки краснеют.
Бесят эти веснушки.
А я вот вроде и должен поблагодарить, потому что вспоминаю, что походу забыл смартфон в раздевалке, но язык не поворачивается.
― Чего ещё тебе? ― рявкаю, когда она продолжает стоять. ― Заплатить?
― Простого спасибо было бы достаточно.
― Ага. ― ухмыляюсь даже, наверное, нервы. ― Проваливай давай, пока цела.
― Я тебе телефон вообще―то вернула!
― И чего? Мне тебе в ножки покланяться? Или тебе другого чего хочется? Ну так извини, Гладкова, меня такие испорченные как ты не интересуют.
И она сразу понимает, к чему клоню. Яблоко от яблони… ну вы знаете.
― Какой же ты урод, Бестужев! ― хлещет будто пощечиной.
― Ну так и проваливай!
― С удовольствием!
― И не приходи больше! Вообще на этой улице не показывайся!
Ору так громко, что, уверен, слышат соседи. Завтра уже разнесут по всей округе, но так плевать на это сейчас. Гладкова бубнит что―то себе под нос. Злится. А я из последних сил держусь, чтобы её не прибить. Плохо. Неправильно. Но разве блядь с ней может быть иначе? Даже уходит так, что хочется догнать и хорошенько встряхнуть.
Я ещё пять лет назад понял, что она невозможная. Когда Миша пытался нас познакомить. Познакомить, представляете? Ей тогда было тринадцать, вроде маленькая, но уже с характером. Колючая, как кактус. И бесячая до хрипа в горле. Уже тогда мелкая вынесла мне мозг. Сначала улыбалась, будто бы не происходит ничего, будто бы это блядь всё в порядке вещей. Нормально. Хотя по факту ни хрена нормального в нашей ситуации не было. Её мать разбила сердце моей. Увела Мишу из семьи. А она хотела подружиться. Подружиться, блядь! А когда я назвал её мелкой дрянью, обозвала меня кретином, после чего ― заплакала. Причём такими показушными слезами, что МХАТ отдыхает.
Я потом ещё долго слушал, что не должен так себя вести. Что мы теперь одна большая семья и должны научиться жить дружно. Ведь