И я понял.
Всё, что было до этого — детские игры. Побеги. Попытки убежать
от самого себя.
Игра окончена.
Рог протрубил — низко, протяжно, словно сама земля застонала в
ответ.
И тогда я отпустил.
То, что сжимал годами.
То, чего боялся.
То, что было мной.
Пришло время стать тем, кем мне суждено быть.
Дождь исступлённо барабанил по крыше сторожки, словно азбукой
Морзе выстукивал код давно минувших дней. Каждая капля звенела по
жести, как пуля по броне, а ветер выл в щелях между брёвнами, будто
души неупокоенных предков требовали внимания. В разбитое оконце
заглядывала ночь, чёрная и густая, как деготь.
В руке, словно живая, пульсировала кость с вырезанными рунами.
Она была тёплой, будто только что вырвана из тела, а не пролежала в
земле три поколения. Знаки на ней то вспыхивали тусклым багровым
светом, то угасали, словно дышали в такт моему сердцу.
А на бедре, вторя ей, отзывался жаром "Лютоволк". Клинок,
переданный мне с намёком и кровью, сейчас будто пытался вырваться
из ножен. Его рукоять, обмотанная волчьей шкурой, обжигала пальцы,
а лезвие — древняя сталь, закалённая в обрядовых кострах — тихо
звенело, словно чуяло близкую битву.
— Расскажи мне о моих родителях, — потребовал я, вперив взгляд в
Марену.
Старуха сидела на скрипящей табуретке, её иссохшее тело
напоминало корень, проросший сквозь половицы. В глазах, мутных, как
болотная вода, плавали осколки чужой памяти.
Старуха издала беззубый, каркающий смех, в котором эхом
отдавалось безумие и знание.
— О-о, дитятко... — её голос скрипел, как несмазанные дверные
петли, — ты же знаешь, какая правда больно кусается?
Единственный, пожелтевший от времени зуб зловеще блеснул в
пляшущем свете лучины.
— Ольховичи… всегда выбирали не тех, сердцем, а не умом.
История, вырезанная в кости:
Боярин Ольх (отец)
Последний из рода, чьи корни уходили вглубь веков, к первым
дружинникам, ковавшим славу княжества. Его предки, связанные
клятвой с Седым, испокон веков стояли на страже границ, сдерживая
дикие орды берендеев.
В юности — княжеский мечник, чья доблесть гремела по всей
округе. Его клинок, "Лютоволк", пил кровь врагов наравне с
хозяином, а в его жилах текла ярость, укрощённая лишь железной
волей.
Но битва у Чёрного Камня, где бесследно сгинула целая дружина,
отравила его душу ядом разочарования в князе и его правде. Там,
среди мёртвых берендеев, он увидел их — воинов с княжескими
знамёнами, павших от рук своих же. Предательство.