—
Ну, это ты врешь! — усмехнулся я.
—
Никакого преувеличения, я вас умоляю! Нет, если затем в залу войдет
сам государь император, все, конечно, от тебя отвернутся. Посмотрят
на него, поклонятся, как положено, а затем снова будут смотреть на
тебя! Потому что государя они могут-таки лицезреть каждый день, а
такое увидят впервые в жизни!
Он
победно закончил свой монолог и назидательно поднял
палец.
—
Так что первым делом завтра — к портному!Чтобы говорить с князьями, нужно быть
одетым как князь, а не как кяхтинский
приказчик!
***
Однако, несмотря на все Изины увещевания, на
следующий день поутру мы первым делом отправились на почтамт. В
моей прошлой жизни я бы отправил сообщение, здесь же пришлось
диктовать скрипучему чиновнику в засаленном мундире текст
телеграммы, чувствуя себя так, словно обращаюсь к духам через
медиума, служителя телеграфного культа.
—
Кому изволите телеграфировать, ваше благородие? — прошамкал он,
обмакнув перо в чернильницу.
—
Санкт-Петербург. Литейный проспект, 24 бис. Купцу первой гильдии
Василию Александровичу Кокореву!
—
Слушаю-с.
И,
старательно косплея ленивца из мультфильма «Зверополис», старый
хрыч флегматично начертал мое послание первому российскому
богатею:
«КОКОРЕВУ ПЕТЕРБУРГ ТЧК НЕОБХОДИМ ВАШ СРОЧНЫЙ
ПРИЕЗД МОСКВУ ОБСУДИТЬ ВЗАИМОВЫГОДНЫЙ ПРОЕКТ НАЦИОНАЛЬНОГО МАСШТАБА
ТЧК ГАРАНТИРУЮ ВРЕМЯ НЕ БУДЕТ ПОТРАЧЕНО ЗРЯ ТЧК ВЛАДИСЛАВ
ТАРАНОВСКИЙ».
Я
заплатил за доставку нарочным, за срочность и вышел на улицу с
чувством исполненного долга. Один пробный шар запущен, теперь
очередь за вторым: не таким тяжеловесным, но, как справедливо
указывал Изя, не менее важным.
Шнеерсон, верный своей жидовской натуре, не повел
меня ни к разрекламированным французам, ни к педантичным немцам.
Проведя лабиринтом переулков за Кузнецким Мостом, он привел нас
прямиком к неприметной двери без вывески.
—
Тут творит мастер Лева! — благоговейным шепотом произнес он, толкая
тяжелую дверь. — Курила, я умоляю: будь с Левой вежлив, а то, чего
доброго, он забудет в подкладке твоего лапсердака парочку отменных
английских булавок!
Внутри нас встретил мир, сотканный из запахов
добротного сукна, горячего утюга и меловой пыли. Прямо от входа
перед нами штабелями возвышались рулоны материи самых разнообразных
расцветок. Тут было и грубое, и самое тонкое сукно, гладкое, в
рубчик, с искрой. Рядом громоздились штуки подкладочного шелка,
простецкие ситцы соседствовали с атласом и благородным муслином.
Жрецом этого святилища иглы и ткани оказался невысокий пожилой
еврей с седой, аккуратно подстриженной бородкой и глазами ювелира,
казалось, способными с ходу определить каратность и чистоту не
только камня, но и самой человеческой души. Видно, много разных
посетителей повидал на своем веку Лев Соломоныч
Гольденцвейн!