Два хмыря, что были с Кабаном,
подхватили под белые ручки Савелия Натановича и быстро потащили его
за угол. Несчастный дёргался, что-то пытался выкрикнуть, но,
получив короткий расслабляющий тычок под дых, тут же затих и стёк,
словно растаявшее сливочное масло.
Кабан шагал чуть в стороне, неспешно
и вальяжно, а рядом плёлся ещё один его прихлебатель. По
раскрасневшимся мордам этих персонажей было сразу понятно — в
пивную они зашли уже прилично заряженные, явно после добротной дозы
какого-то пойла.
Мы двинулись за ними, ускорив
шаг.
— Слышь, Ярый, — тихо пробормотал
Шульгин, — их, как бы, четверо, а нас двое. Может, ксиву достать?
А?
— Коля, — устало вздохнул я, — один
нормальный опер за троих таких идет, минимум. Ты — вон какой лось,
неужели ты в школе, кроме танцев, ничем не занимался?
— Стоп, а откуда ты знаешь, что я на
танцы ходил? — удивлённо вскинулся Шульгин и моментально покраснел
до самых ушей. — Батя, что ли, сболтнул? Вот гад…
— Ха! — усмехнулся я. — Да я просто
так… предположил… Мне ты втирал, помнится, что боксёр. Пошли уже,
танцор диско. Разберёмся с Кабаном и его ансамблем песни и
пляски.
Я быстро огляделся по сторонам.
Проулок оказался пустынным, заброшенным и заросшим высоким
бурьяном. Идеальное место для разговора без лишних свидетелей —
хоть пулемёт ставь, никто не заметит.
Шульгин нервно что-то бормотал под
нос, я расслышал лишь его неуверенное:
— Надеюсь, камер тут нет…
— Да нет тут камер, — хмыкнул я,
покачав головой. — Совсем вы без видеонаблюдения жить разучились,
поколение смартфонов. О времена, о нравы! — последние слова я
выдохнул на некотором пафосе, совсем как Савелий Натанович.
Тем временем Кабан уже подступал к
поэту и явно собирался объяснить ему азы жизни, используя методы
физической экзекуции. Я шагнул вперёд и громко, с присвистом
позвал:
— Э! Фьюить! Кабан!
Здоровяк удивлённо обернулся,
недовольно сощурил глаза и внимательно, сверху вниз, осмотрел меня.
В его взгляде не мелькнуло даже намёка на узнавание, лишь тупое,
ленивое раздражение.
— Для кого Кабан, — нехотя процедил
он, — а для кого Андрей Владимирович. Тебе чё надо?
В этот момент из хватки его
подручных, словно угорь, снова вывернулся Савелий Натанович. Из
растопленного сливочного масла он резко превратился в живого,
трепыхающегося и полного драматизма персонажа. Поэт вскинул руки к
небу и воскликнул, чуть ли не рыдая: