Тарас снова внимательно присмотрелся
к снимку, чуть прищурился, изучая молодое лицо на снимке, порылся в
бумажках из папки и коротко усмехнулся:
— Здесь написано, он всего-то
штабной аналитик в районном ОВД. Это соответствует
действительности?
— Да, официально он числится именно
там, — подтвердил Валет. — Бумажный червь, вроде бы. Но не стоит
делать поспешных выводов.
Тарас легко пожал плечами и
недоуменно взглянул на Валькова:
— Если он просто штабной аналитик,
вообще не вижу проблем, — спокойно сказал Тарас. — Такие люди редко
создают сложности. Обычно решается в течение пары дней. Тем более
если вы позвали именно нас, Герман Сильвестрович.
— Ваши слова — да богу в уши, —
вздохнул Валет, явно не разделяя его уверенности. — Всё-таки
давайте конкретно — какие гарантии можете дать?
Тарас чуть улыбнулся, снисходительно
и уверенно:
— Гарантия стопроцентная, за
качество отвечаем головой.
— Головой-то — оно понятно, — вдруг
перебил его Валет, слегка раздражённо. — А если что-то пойдёт не
так? Если, допустим, вы не выполните задачу, кто вернёт мне мои
деньги? Вас к тому моменту, я так понимаю, уже не будет в
живых.
Тарас не спеша поднял глаза, его
улыбка стала шире, появилась еле заметная насмешка:
— Такой вариант полностью исключён,
Герман Сильвестрович. Если только ваш лейтенантик не терминатор из
будущего. Ну или из прошлого, хотя из прошлого они, вроде, не
прилетают.
Валет едва заметно усмехнулся, явно
расслабившись от его уверенности, и поднялся из-за стола:
— Ну что ж, прекрасно, господа!
Тогда приступайте.
Тарас кивнул, встал следом и подошел
к Валькову. Виктор без слов повторил движение, словно был его
тенью. Оба молча кивнули Валету и направились к выходу.
Виктор шагал так тихо, будто и вовсе
не касался пола — не человек, а просто серая тень, следующая за
напарником. Когда за ними закрылась дверь, Валет ощутил странное
облегчение, будто воздух в кабинете сразу стал прозрачнее и
чище.
Но тревога осталась — глухая,
ноющая, засевшая глубоко в груди и неприятно давящая на нервы.
Валет знал это чувство. Он давно привык к страху, к риску, он с
ними свыкся, еще с девяностых.
А тут было что-то другое, более
тонкое и острое одновременно — старое, смутно знакомое, из тех
самых лихих времён, когда каждый день мог стать последним. Будто
прошлое, которое он считал давно похороненным, внезапно ожило,
напомнив о забытых долгах.