Когда автомобиль приблизился, Даня так энергично замахал руками, что ему позавидовала бы ветряная мельница.
Тяжелый внедорожник остановился рядом с ним, фары погасли, мотор притих, а Поля вышла наружу.
— Привет, — мелодично пропела она.
Потерявшись от резко упавшей темноты, Даня, подобно слепцу, нашел ладонью ее плечо и едва удержался от объятий.
— Ты чего? — удивилась Поля, сбрасывая его руку и доставая вещи из багажника. Она двигалась так уверенно, словно прекрасно все видела.
Может, и видела. Эта девочка была полна сюрпризов.
— Решил встретить тебя здесь, чтобы ты не разбудила бедных студентов, — сказал Даня и забрал у нее сумку — совсем легкую. Глаза постепенно привыкали: вроде как багажник был набит под завязку. Значит, Поля не уедет так уж быстро.
Взбодрившись, Даня зашагал в сторону туристической деревни. Он ушел оттуда за километр или чуть больше, но тогда еще было светло и спотыкаться не приходилось.
— Так странно находиться в месте, где совершенно нет духов! — столько всего хотелось рассказать. — Мир кажется ненастоящим без них, как будто из него вырвали нечто очень важное.
— Это только рядом с ущельем. Духам в Верхогорье куда больше раздолья, чем за перевалом.
— Значит, без работы я не останусь.
— Думаешь, так и будешь болтаться, где вздумается? Чтобы ты знал — у меня с собой целая кипа рунического снотворного и приказ доставить тебя в Лунноярск любой ценой. Кажется, у князя на тебя вполне конкретные планы.
— Посмотрим, — неопределенно отозвался Даня. Где столица — там и политика, где политика — там и всякие неприятности. Ну нет, хватит с него. — Ты отправишься со мной в ущелье?
— А для чего еще мне было волочь сюда столько снаряжения и провизии? — спокойно ответила Поля, и Даня снова обрадовался. — Мы с Егоркой порылись в библиотеке, но не нашли по ущелью ничего нового. Он там умирает от зависти, что у меня приключения, а ему приходится корпеть над учебниками.
— Завтра с утра и пойдем?
— Да ты же весь извелся от скуки, — догадалась она. — Неужели даже на разведку ни разу не сходил?
— Сходил, — признался он неохотно, — но одному ужасно тоскливо. Там просто камень, даже поговорить не с кем. Я шел и шел, а потом так одиноко стало, фу. И я вернулся обратно, при этом чувствовал себя очень несчастным, как будто мне снова пять лет, а вокруг чужая семья.