Где это «здесь»? Я попытался
сопоставить факты. Архитектура крепости — грубый камень и дерево,
высокий частокол. Это указывает на период до эпохи пороха, условное
Средневековье. Имена — Святозар, Ярослав, Глеб, Прохор — все они
славянские. Может, это прошлое? Перенос во времени? Я попал в
Киевскую Русь? Или в одно из раздробленных княжеств, о которых
читал в учебниках истории?
Но что-то не сходилось. Названия
родов — Соколовы, Веверины, упоминание каких-то Морозовых — не
укладывались в известную мне историческую канву. Это было похоже на
историю, но с вымышленными деталями. Словно кто-то взял за основу
реальный мир и переписал его на свой лад.
Или… это вообще не мой
мир?
Эта мысль была самой дикой и самой
пугающей, но она объясняла больше всего. Она объясняла мелкие
несостыковки в истории. Она объясняла странную, почти осязаемую
жестокость, которая казалась здесь нормой жизни.
И самый главный, самый мучительный
вопрос: почему я здесь? И почему в этом теле? Случайность? Чья-то
злая воля? Наказание или, наоборот, второй шанс? Не знаю. У меня
нет ни единой зацепки.
Я был поваром, а не
физиком-теоретиком или философом. Мой мир состоял из температуры,
времени, текстуры и вкуса, теперь он состоит из боли, страха и
вопросов без ответов.
Впрочем, какая разница? — оборвал я
сам себя. Прошлое это или другой мир, имеет ли это значение прямо
сейчас? Правила игры очевидны: выживай или умри.
Я нахожусь на самой нижней ступени
пищевой цепочки и неважно, кто правит этим миром.
Осознание этого отрезвило.
Космические загадки могут подождать. Сейчас нужно было решить одну,
самую насущную проблему: пережить этот день, а для этого нужно
понять правила этой новой, адской кухни.
Не успел я до конца осознать
новуюреальность, как надо мной нависла тень. Здоровенный детина с
заспанной, опухшей физиономией свесился с верхних нар. Это был тот
самый Глеб.
— Оглох, что ли, заморыш? — его
голос был ленивым и презрительным, как будто он обращался к
назойливой мухе.
Прежде чем я успел что-то ответить,
в мои ребра ткнулся тяжелый, обутый в грубую кожу сапог. Удар был
не слишком сильным, скорее будничным, отработанным, но для этого
изможденного организма и этого хватило с лихвой. Воздух со свистом
вылетел из легких, и мир перед глазами снова поплыл, окрасившись в
темные пятна. Боль была острой, реальной, и она окончательно выбила
из меня остатки сомнений.