ах» или «Аде» на Козихинской или Большой
Бронной4.
Вот и сейчас трое таких студиозусов (как именовал их дядя
Василий) — Никита Васютин с третьего курса Императорского
Московского технического училища5 и парочка его приятелей
из университета восседали на лавочке во дворе
и спорили о чем-то, вооружившись целой россыпью книг
и брошюр. Да так жарко спорили, что казалось, книги вот-вот
превратятся из орудий пытливого ума в метательные
снаряды. Дворник Фомич размеренно шкрябал метлой по камням
двора, время от времени неодобрительно косясь
на «скубентов».
Фомич достался Овчинниковым в наследство, вместе
с домом. Сей достойный муж не одобрял постояльцев,
которых приютил в доме новый хозяин. Впрочем, порядок он
понимал. Бывший скобелевский солдат, отставленный по ранению
после Хивинского похода семьдесят третьего года6, не рисковал
выражать недовольство открыто, ограничиваясь взглядами исподлобья
и придирками. Однако со временем Фомич смягчился —
студенты оказались недурным источником дохода. Возвращаясь порой
за полночь, они исправно отдавали недовольно бурчащему
дворнику, открывавшему ночным гулякам ворота, свои кровные алтыны
и пятаки.
Николенька поздоровался с господами студентами
и пробежал было мимо них, как вдруг замер, как вкопанный.
Во дворе появилось что-то лишнее. Николенька сразу даже
не понял, что именно. Просто глаз зацепился за что-то,
чего быть не должно, да так крепко, что мальчик с разбегу
замер на месте.
Подворотня. Даже не подворотня, а темный тоннель
в свеже-оштукатуренном простенке, в паре шагов
за спинами сидящих на лавочке. Темный проход,
в глубине которого проглядывала ажурная вязь кованой железной
калитки. Словом — ничего особенного, обычное дело для любого
московского дворика.
Но еще вчера этого тоннеля не было! Совсем!
И Николенька знал это наверняка. Там, где возник непрошеный
элемент интерьера, как раз и стояла та самая скамейка,
на которой бурно дискутировали студенты. Это сейчас они
вытащили ее почти на середину двора, на самое солнышко,
чем и вызвали недовольство Фомича, — но вчера-то она
была там, у стены, рядом с заросшим травой штабелем
досок!
— Фомич, а Фомич!
— Чего вам, барин? — Дворник прекратил шваркать метлой
по брусчатке и обратил благосклонное внимание
на Николеньку. Ни один мальчишка с Гороховской ни
за что не посмел бы обратиться к Фомичу столь
фамильярно — сорванцам внушали уважение и казенная бляха
поверх фартука, и тусклая серебряная медалька
«За Хивинский поход» с витиеватым вензелем Александра
Освободителя, которую Фомич носил, не снимая.