Но на главный вопрос она не отвечала. Каждый раз, когда я
пытался спросить про Мей, Сакура делала вид, что не слышит, или
резко переводила тему на погоду.
Через день меня перевели из реанимации. Мой новый “дом”
находился на восьмом этаже, в отделении нейрохирургии. Во время
операции мне удалили одну довольно-таки нехиленькую гематомку.
Вдобавок ко всему, в моей медицинской карте теперь также красовался
диагноз «ушиб головного мозга средней степени», так что местные
светила нейрохирургии решили, что за моей многострадальной головой
теперь нужен глаз да глаз.
Здесь же мне выдали новое оружие в борьбе с последствиями травмы
ребер — специальный дыхательный тренажер. Маленький пластиковый
прибор с тремя шариками, которые нужно было поднимать силой
вдоха.
— Дыхательные упражнения, — строго сказала медсестра, вручая мне
эту адскую машинку. Да уж, Сакура-сан была как-то помилее. —
Десять-пятнадцать минут каждый час. Для профилактики гипостаза и
пневмонии.
Я смотрел на этот тренажер и чувствовал глубочайшее унижение. Я,
профессор, который мог часами читать лекции о патогенезе
респираторного дистресс-синдрома, теперь должен был дуть в
трубочку, чтобы поднять три дурацких шарика. Первый день я смог
поднять только один. Синий. И то, он подпрыгнул так лениво, будто
делал мне величайшее одолжение. Желтый и красный шарики
презрительно игнорировали все мои усилия, оставаясь на дне. Это
была битва моего упрямства против моих же сломанных ребер.
— Глубже вдох, Херовато-сан! Представьте, что вы надуваете
воздушный шарик! Еще глубже! А теперь — выдох, медленно, через
трубочку!
Подгоняемый медсестрой, я все же послушно дул в прибор с тремя
шариками, чувствуя, как боль в груди отдает в каждую косточку. С
каждым разом дышать становилось легче. Боль притуплялась, уступая
место ноющему, но терпимому дискомфорту. Анальгетики делали свое
дело, превращая острую агонию в фоновый шум.
Мой распорядок дня теперь состоял из трех основных пунктов:
анальгетики по расписанию, дыхательные упражнения, которые
заставляла делать неулыбчивая, но очень исполнительная медсестра, и
медленные, шаркающие прогулки по коридору.
Эти прогулки были моим главным развлечением. Все еще держась за
передвижную стойку с капельницей, я, словно старый дед, наматывал
круги по отделению, наблюдая за его обитателями. Нейрохирургия —
место специфическое. Здесь почти всегда было тихо. Пациенты
передвигались медленно, словно во сне. Кто-то в специальном
воротнике, кто-то с обритой головой и аккуратным швом, кто-то — на
инвалидной коляске, с пустым, отрешенным взглядом. Здесь лечили не
сломанные кости или порванные сосуды, а пытались починить то, что
делало человека человеком — его мозг, его сознание. И, глядя на
них, я понимал, что мои сломанные ребра — это такая мелочь, такая
ерунда.