Такая красивая легенда, запущенная мной из-за решётки, и
пересказанная охраной гауптической вахты знакомым, облетела
Санкт-Петербург менее чем за сутки. Молодому и красивому Косте
сочувствовал весь слабый женский пол столицы. За исключением мадам
и мамзелей семейства Клейнмихелей, разумеется.
Родитель, которому доложили о причине неожиданного
нервного срыва прежде уравновешенного Константина "сдал назад" и
велел непокорному сыну отправиться во дворец, под домашний, так
сказать, арест.
Далее оставлять в одной берлоге двух медведей было никак
невозможно. Клейнмихеля папаня ценил, меня любил и, наверное,
всё-таки тоже ценил. Потому и принял Соломоново решение - выпнуть
Костю до шестнадцатилетия в Москву под крыло старшего брата, а по
осени отправить в Европу - перебеситься и найти невесту. Впрочем,
кандидатуры уже были.
Но тут уже взбрыкнул я. Дело в том, что после триумфа
песни, вы будете смеяться, но её и в этом мире назвали "Эхо любви",
к Константину дня не проходило, чтоб не приставали поклонники и
поклонницы таланта, умоляя осчастливить очередным шедевром.
И Костик сдался. За полгода были "созданы" такие
эпические вещи как "Кавалергарда век недолог", шуточная "Всё могут
короли", лирически-патетическая "Любовь настала", там Роза Рымбаева
пела, но песня то унисекс, спеть может и мужчина, что Костя и
сотворил с огромным успехом, единственно заменив "вся планета" на
"вся Россия". В "Надежде" была переделана строчка про аэродромы, а
телеграммы здесь уже входили в обиход и были страшно модным словом.
Строка про "синие московские метели" заставила местных
конспирологов перебирать девиц проживающих в старой столице, но
особ, к кому неровно дышит Константин, насчитали то ли семь, то ли
восемь.
Вот так, "по мелочи", набралось за десяток песен, вернее
стихотворений, которые великий князь издал небольшой книжечкой
тиражом в две тысячи экземпляров, выставив невероятную цену в пять
рублей. Ну а что - аристократы люди небедные, купят, дабы
заполучить автограф поэта и художника. Да, все рисунки в книжке
были также моих рук делом. Особенно удался тот, где лихие
кавалергарды, списанные с портретов генералов, героев войны 1812
года и преизрядно "омоложенные", впрочем, легко узнаваемые, гонят
французские полки...
Посвящена была книга Жуковскому. А как иначе - наставник!
Так и было начертано: "Моему Наставнику и Учителю, Василию
Андреевичу Жуковскому". И хотя народная молва числила великого
князя учеником Александра Сергеевича, но после трагической гибели
поэта в Казани и всего с ней связанного, в семье Романовых о
Пушкине упоминать было не принято. Не стал и Костя нарушать
негласный уговор. Да и сделать приятное милейшему Василь Андреичу -
дорогого стоит.