Идти с закрытыми глазами было
неудобно. Пару раз она спотыкалась, оскальзывалась и буквально
повисала на Рейнарте, чтобы не упасть. Только рукав его линялого
плаща с кожаной заплаткой на локте дарил чувство безопасности.
Рассеянные мотыльки метались в
стылом воздухе, и Гёделе стоило больших усилий уследить за ними.
Спустя пару минут заныли виски и пересохло во рту, но девочка
упорно шагала туда, куда слетались синие частички шрафта — как
бабочки в ночи спешили к горящему ночнику.
Под ногами уже не шуршал гравий —
хлюпала весенняя жижа. Видимо, они слишком низко спустились к реке,
и Гёделе ощущала, как сырость добирается до пальцев ног. Но
отвлекаться было нельзя: ею овладел тот самый азарт, который
предзнаменовал что-то новое, до сих пор не опробованное.
Рейнарт вдруг сбавил шаг, и Гёделе
поняла — они уже близко. Над головой раздавался шум, со стороны
улицы доносились гудки клаксонов и трамвайные звонки. Пешеходный
мост, до которого они добрались, связывал Фог-штрат и набережную
левого берега, названную в честь генерала ван Хольта, героя войны
за независимость. А значит, зашли они довольно далеко.
Перед глазами вдруг встал Петер,
замерший у крыльца с портфелем: «Буду ждать в полседьмого!» Ресницы
дрогнули, и рой синих мотыльков исчез.
Под мостом было темно. Гёделе
остановилась, нахмурив брови от досады: потеряла ниточку за миг до
успеха.
Перевела взгляд на Рейнарта, но тот
пожал плечами и отступил на шаг. Залатанный локоть выскользнул из
пальцев: в его поддержке больше не было надобности.
— Ищи.
Высунувшаяся из-за пазухи Лива
взглянула на неё глазками-бусинками, словно в укоре. Мол, сама
виновата.
Глубоко вдохнув, девочка
зажмурилась. Мгновения текли медленно, неторопливо, как тёмные воды
Хелскё. В ушах зашумело, под закрытыми веками поплыли багровые
пятна. Смешиваясь и перетекая, они уменьшались, превращаясь в искры
— уже не безмятежно-голубые, но алые, окрашенные в цвет боли.
Теперь Гёделе поняла, чем Завеса
отличается от поверхности воды. На воде не остаётся следов. Ничто
не говорит о том, что минуту назад её потревожили. В то время как
на бесплотной вуали остаются грубые рубцы — шрамы, которые бледнеют
с годами, но не исчезают насовсем.
Именно такой шрам висел
напротив. Стоило сделать шаг, и можно коснуться рукой. Но Гёделе не
спешила. Вид залатанной Прорехи вызывал в ней чувство неприятия и
неизвестно откуда взявшейся брезгливости. Как чужая кровоточащая
рана, на которую даже смотреть без содрогания сложно.