Взгляд Рэна упал на туловище демона. Оно не пострадало, лишь на
боку виднелась царапина, слегка кровоточащая.
Сердце.
Желание пронзило разум подобно копью, наполнив рот слюной и
выбив дыхание из лёгких. Мечта так близко, и вместе с тем, он никак
не может сделать это сейчас. Тело ребёнка не готово принять
полноценный дар. Он всё ещё слаб.
Но как сильно искушение!
Рэн хрипло рассмеялся, и под сводами пещеры его смех разнёсся
мерзким скрипучим эхом. Да, сердце демона прямо здесь, перед ним,
наверняка ещё бьётся, трепещет в агонии. Съешь он его сейчас, в
этот самый миг – и обретёт куда более сильный дар, чем если
вырезать из хладного демонического трупа.
Мечник вцепился пальцами в грудь, до крови закусил губу,
неотрывно глядя на тело Шэда. На висках вздулись вены, пот градом
катился по лицу, но Рэн не обращал на это внимания. Он слушал удары
сердца.
Раз.
Сможет ли он принять эту силу и не умереть?
Два.
Способно ли сердце демона на самом деле дать ему дар?
Три.
Что, если его теория ошибочна, и ничего не получится?
Четыре.
Вдруг он отравится и умрёт, так и не исполнив свою мечту, свою
месть?
Пять.
Рэн поднялся, внезапно совершенно успокоившись, отозвал Клинок
Забвения, потянул из-за пояса нож. Подошёл к телу демона, встал на
колени, вздохнул – и вонзил лезвие в грудь Шэда.
Вырезать сердце оказалось легче, чем ему представлялось. Глядя
на ещё бьющийся комок мяса у себя в руке, Рэн криво усмехнулся.
И вонзил зубы в окровавленную плоть.
Он вгрызался в сердце, жевал, сдерживая порывы выблевать всё это
обратно, глотал, наплевав на бунтующий организм. Куда важнее было
обрести силу, избавиться от оков смертности. Стать кем-то большим,
чем просто мальчишка с Клинком Забвения.
Запихав в себя последний кусочек сердца, Рэн тяжело сглотнул и
рухнул на спину. Его трясло, по телу расходились волны дрожи,
идущие от желудка. Прошло некоторое время, прежде чем всё
успокоилось.
Рэн облегчённо выдохнул.
И в тот же миг ужасающая боль скрутила его всего, выгнула тело
дугой, заставила вцепиться в потрескавшийся пол пещеры, ломая
ногти, разбивая пальцы в кровь. И кричать, срывая голос.
Когда боль достигла пика, наивысшей точки, Рэн дёрнулся, ощутив,
как треснул позвоночник, и затих.
Как угасло и эхо от его криков.
Пещера погрузилась в полную тишину.
Боль волнами накатывала на берег разума, то поглощая его
целиком, то отступая, давала время на отдых. Но никогда не уходила
насовсем. Так продолжалось очень долго, возможно, годы, но, скорее
всего, целую вечность.