Эта семейная пара возникла после того, как, пройдя курс противоалкогольного лечения, нештатный корреспондент одной из столичных газет Боря Худан сотворил роман об алкоголиках. После чего из шахтёрской среды, где подвизался в горных инженерах, перебрался в Нелину киевскую «трёшку» с намерением стать писателем. Учуяв, что с Бори толк выйдет, Неля взялась за дело со всем пылом уходящей молодости: из мужичонки в облезлом малахае и в старом пальтеце с рукавами чуть ли не до локтей, она довольно быстро создала почти респектабельного господина, которого и подвигла регулярно мотаться в Москву. Правда, пленить столицу нашей Родины Боре не удавалось, и чуть позже, когда наши отношения стали совсем приятельскими, я срежиссировала ему издание – тема была как раз востребована. Правда, позже Борюнчик всем хвастал, что тиснули его прямо из потока, но это уже Бог с ним.
– Слушай, Ир! А Витька-то забыл у меня очки. Взяла бы ты их – будешь в Одессе – и звякнешь. Он и прибежит.
Я примерила очки и чуть было не проскользнула сквозь их широко расставленные дужки.
– Ничего себе голова, – пробормотала я, укладывая исполинский причиндал в сумку.
– Говорю же, он умный, – с готовностью подтвердил Боря. – Ты с ним обязательно созвонись. Это же XXI век! Не уколы, не таблетки, а частоты! Космическая медицина! Это же сенсация! Возьмёшь интервью и – ка-а-к грохнешь! Вот будет шороху на всю Украину!
В Одессе я не нашла времени позвонить и оставила очки у знакомых вместе с номером Абрамовского телефона. Журналистская стезя тем и хороша – где ни будь, новые знакомства обеспечены.
Вот с того самого дня мой домашний телефон по выходным и стал взрываться трезвоном.
– Всё твои женихи, – блестя глазами, заговорщицки нашёптывала мне Юлька, моя первокурсница-дочь. – Звонит хмырь – и молчит! Представь?!
– Да ну тебя! – тоже шёпотом, чтобы не услышала моя мама, отнекивалась я. Воспитанная в пуританских традициях ещё того века, когда дамы стеснялись ходить в туалет, мама, рождённая за пять лет до революции, относилась к нашим «вольностям» с осуждением.
Она бережно хранила семейную притчу о том, что корни её, по крайней мере бабушки по материнской линии, тянулись из дворянского рода времён Екатерины Великой. На это косвенно указывала и до сих пор шёлковая её кожа, всегда вызывавшая во мне волну тайной зависти – никто из нас, потомков, такой не унаследовал. И некоторые фотографии заявляли о том же. Особенно, где суровая дама в кринолине – её бабушка – восседала в роскошном кресле с веером в изящной руке. А из-за её спины на нас взирал напоминавший моего брата молодой человек в аккуратно подстриженных усиках и во фраке. Эта властная женщина в чёрном рано овдовела и замуж больше не вышла – грянул семнадцатый… Мама уверяла, что, когда она входила в галантерейную лавку, приказчик со всех ног бросался на хозяйскую половину и торжественно вносил для неё плюшевое кресло, куда бабушка усаживалась, возлагая на скамеечку обутые в атласные туфельки ножки. Только хозяину доверялось обслуживать такую высокую посетительницу. Впрочем, происхождение было забыто сразу после Октября 17-го, и все прочие фотографии альбома состояли из гробов, в которых лежали молодые и старые мамины родственники – братья, сёстры, бабушки, дедушки, потом отец и мать. Была там и её фотография – угрюмая девочка в белом колпачке с помпоном.