Себастьян остановился и выпустил руку жены.
– Положи, пожалуйста, ладони вот так, – попросил он.
Беатрис коснулась каменного парапета. Муж обошел ее сзади. Чуть сдвинув зеленую шапку наверх, бережно развязал платок. Паладин обнял любовь всей своей жизни и прошептал:
– Можешь открывать глаза.
И Беатрис открыла. И в то же мгновение, в ту же секунду из них побежали теплые, мгновенно стынущие слезы, а по коже засеменили мурашки. Но то были слезы не от разочарования или печали. Не от гнетущего расставания, когда Себастьян, взмахнув суконным плащом и пришпорив коня, устремлялся, точно феникс, вдаль.
Эльфийка плакала от вида волшебной сказки, куда только что попала и где никогда до этого не была.
О, перед ней расстилалась панорама заснеженного Эйджгейта, столицы королевства Холихат. Город был погружен в самый светлый праздник Миросотворения. Людской праздник, превосходивший, если не по значимости, то по размаху, даже день Сошествия Ординума.
Река Бернинтайм застыла, покрылась льдом до самого центра. Цветастые переливы Мерцающего парка там, вдалеке, озаряли небо не хуже солнечных лучей. Вертикальный замок казался сладким, посыпанным сахарной пудрой и ореховой стружкой пирогом или приторным воздушным кусочком торта, вроде тех, что по особым поводам выпекала бабушка Таута. Кстати, они с дедушкой Отисом отмечали Миросотворение по людским обычаям, как и многие здешние эльфы.
«Заглянете к нам, порадуете стариков?» – с надеждой спрашивала бабуля еще на прошлой неделе.
«Конечно!» – заверяла Беатрис.
«О чем речь, госпожа Таута? Разумеется, мы придем!» – обещал Себастьян.
Беатрис видела, как возлюбленный привязался к ним за недолгие полгода брака. Для него, паладина, чьи родные были далеко в Вайнривере, лесные эльфы стали второй семьей…
– Ну, что скажешь, Беа? – не удержался Себастьян.
– Себ, я… Это, это… потрясающе. Я, правда, честно-честно, не знала, что может быть так. Ничего подобного в жизни никогда не видела… – сказала Беатрис.
И сказала чистую правду. Лесные эльфы в Танха-Кан знали множество праздников, и эти праздники имели великое значение для всего Доначального леса, для самой первозданной природы и деревьев-шептунов, но они были другими. Сакральными. Лишенными всего этого внешнего, взрывающегося, разлетающегося искрами и падающими звездами великолепия.