Врач проводил Эри до комнаты — другие ребята жили
в общих спальнях, а Эри, как старшей, выделили отдельное
помещение. Когда-то она этим ужасно гордилась — пока
не поняла, что ее просто-напросто отселили
от остальных.
Заснуть Эри, как ни пыталась, не смогла. Решила, что
надо вернуться в клинику — Григорий Алексеевич наверняка
еще не спит, приспособит полуночницу к какому-нибудь
делу. А может, поболтает с ней немного —
единственный человек, с кем Эри могла себе позволить быть
откровенной.
Но, подойдя к клинике, поняла, что Григорий Алексеевич
не один. Из-за неплотно прикрытой двери доносился голос Елены
Викторовны. Эмоции обоих Эри тоже слышала.
Когда-то она дала им обещание не слушать эмоции
и честно старалась этого не делать. Но сейчас
чувства этих, обычно сдержанных людей, кипели так, что Эри замерла
у дверного косяка. А в следующий момент услышала
свое имя.
— Эри плохо, Лена, — говорил Григорий Алексеевич.
— Она мучается, пойми!
— И ты всерьез полагаешь, что, рассказав
ей правду, облегчишь страдания?
Елена Викторовна говорила холодно, и Григорий Алексеевич,
вероятно, принимал эту холодность за чистую монету. А Эри
слышала другое: Елена Викторовна чего-то боится. И боится, что
Григорий Алексеевич распознает за ее холодностью этот
страх.
— Ты считаешь, что для девочки не станет
потрясением узнать, что ее отец — адапт? Что она
появилась на свет в результате насилия?
— Лена. — Григорий Алексеевич тоже умел говорить
ледяным тоном. — Эту сказку — о насилии — будь
добра, оставь Вадиму.
— Ты... — голос Елены зазвенел. — Ты мне
не веришь?!
— Нет. Я и тогда, восемнадцать лет назад, тебе
не поверил. Что было, не знаю, свечку не держал.
Но я знаю тебя. И немного — этого парня.
— Не напоминай мне о нем!
— И рад бы, но ты сама вынуждаешь.
Я не верю, что он способен на насилие.
— Адапт?! — Елена расхохоталась. — Грегор,
ты сам-то себя слышишь? Ветер не дует, огонь
не жжет! Адапт не способен на насилие —
человек, которого воспитывали убийцей!
— Его воспитывали солдатом. Это разные вещи.
— Да кем бы ни было! Неужели
не помнишь, какое побоище он устроил, когда пытался
сбежать?
— В том и дело, что прекрасно помню. И, поверь,
в «побоищах» кое-что понимаю. Парень действовал максимально
аккуратно — хотя мог нанести людям, с которыми дрался,
гораздо больший вред... Но я — это я. Вадим
в рассказ о том, что парень воспользовался твоим
бессознательным состоянием, поверил, от идеи сообщить
об этом вопиющем случае Герману отказался —
и я не стал вмешиваться. И, если бы
не Эри, вообще не завел бы этот разговор.