- Так точно, Ваше Императорское
Высочество, - переведя дух, ответил я, повернувшись лицом к
Николаю.
- Что же, не будем терять время.
Приступим.
Присяга моих бывших учеников, а
теперь подчинённых прошла в торжественной обстановке. Я, не
пользуясь текстом, наизусть произносил её слова, которые повторяли
за мной казачата. Протоиерей Ташлыков с отеческой улыбкой взирал на
нас. А на площади перед церковью стояла звенящая тишина, в которой
был слышен только хор наших голосов. Текст присяги произнесен.
Батюшка Александр благословил новоиспеченных казаков
лейб-гвардейцев. И площадь взорвалась радостными криками, под
которые цесаревич прошёлся мимо перестроившихся в одношереножный
строй казаков, пожимая каждому руку.
После этого Николай с ближайшей
свитой направились в трактир к Савину, где был накрыт торжественный
обед, а я с Ромкой, дождавшись когда казачат поздравят все
желающие, направился сначала на кладбище. Надо было отдать поклон
могилам родителей, деда Афанасия. Потом чуть ли не бегом на
пароход, чтобы забрать подарки для Селевёрстовых. А заодно
поздороваться со своим Беркутом, которого Ромка вместе с другими
лошадьми казачат уже загнал на баржу. Пётр Никодимович с женой
после окончания присяги быстро ушли. Видимо готовили встречу. Один
же час, свободный от службы, с разрешения цесаревича, у меня был.
Но надо было поторапливаться. Час - он не резиновый.
Войдя впереди Ромки из сеней в дом,
я увидел дядьку Петро в парадном мундире и нарядно одетую тётку
Ольгу. В каком-то напряжении они смотрели на меня.
- Дядька Петро, тётка Ольга, вы что
застыли как не родные! – с этими словами я обнял и расцеловал
Селевёрстова, а потом его жену.
- Господи, Боже ты мой, Тимофей,
каким ты гарным казаком стал, - тётка Ольга вытерла кончиком платка
слёзы из глаз. – Хорунжий, офицерский Егорий и две медали за
храбрость. Жалко-то как, что Катерина да Василий тебя не
могут увидеть. А уж как бы дядька Афанасий был рад!
- Оставь свои причитания, - вступил
в разговор Пётр Никодимович. – Проходите, Тимофей Васильевич в
горницу, к столу.
- Дядька Петро, да какой Тимофей
Васильевич, - проговорил я, положив на полку вешалки папаху и
снимая портупею с шашкой. – Для вас я как был Тимохой, ну ладно,
Тимофей, вырос всё-таки. Так им и остаюсь.
- Извините, Тимофей Васильевич, я
как любил тебя как сына, так и люблю, - Селевёрстов в волнении
провел рукой по усам. – Но теперь буду обращаться к тебе только
так. Из-за большого уважения. И не спорь с мной, Тимофей
Васильевич.