Вздрогнув, Пашка машинально натянул
одеяло до самого подбородка. Надо было отвлечься, перестать думать
о всякой чертовщине. Напрягая глаза мальчик принялся напряженно
всматриваться в небольшой кружек тусклого света, что разливался
вокруг настольной лампы, выхватывающий из темноты детали забитого
разным хламом органайзера, стопку учебников и рамку для фото.
Самого снимка видно не было. Впрочем, Пашка не очень-то хотел его
видеть. В нынешнем состоянии, когда вот-вот из-под кровати появится
нечто, чтобы схватить и уволочь его в подкроватную темень
(возможно по пути пожирая еще живого, трепыхающегося), мальчику
казалось, что с фотографии на него посмотрит вовсе не Вовкина
бабушка, а мерзкая старая карга, с ожерельем из человеческих ушей
на тощей сморщенной шее.
От таких фантазий Пашке стало совсем
неуютно и он опасливо перевел взгляд на окно. Оно находилось еще
дальше, чем стол, чуть ли не на другом краю мира. Шторы были
открыты, поэтому немного света с улицы проникало и на шестой этаж.
Горели фонари и многочисленные гирлянды, отбрасывая зарево в окна
близстоящих домов. То и дело по потолку, словно летающая тарелка,
проплывал отраженный свет фар опоздавших к новогоднему столу
автомобилистов. Света было немного, однако, его вполне хватало,
чтобы увидеть, как сидящий в кресле у окна огромный плюшевый
медведь заинтересованно подался вперед, с интересом кося на Пашку
блестящим пластмассовым глазом. Хищным. Голодным.
Медведь не шевелился, но Пашка твердо
знал – стоит закрыть глаза и в следующий раз, когда он их откроет,
медведь будет немного ближе. И так до тех пор, пока в какой-то
момент на тебя не навалится тяжелое, мохнатое, пахнущее немытой
шерстью и лесом. И это будет последнее, что ты почувствуешь. Именно
почувствуешь, не увидишь. Потому что это вгрызется своими
огромными зубами прямо тебе в лицо.
Всхлипнув, Пашка с головой нырнул под
одеяло. Мучительно хотелось разбудить бесчувственного Вовку но,
едва представив, с каким снисхождением посмотрит на него этот
маленький вредный толстяк – трус, детских страшилок испугался, ха!
– Пашка тут же передумал. Уж лучше вот так трястись под одеялом,
чем выслушивать насмешки глупого Вовки.
Ночь растянулась немыслимо. Черная,
как застывший гудрон и такая же тягучая, она обволакивала сознание,
предлагая уснуть сладко и беззаботно. Убаюкивала, чтобы потом, в
темноте, придушить, придавив черным звериным телом. Новый год
грозил перерасти в постоянное ожидание