— Это ложь! — а вот
я вмешался, отчетливо помня, что окно в гостиной
закрывала толстенная штора, и Киман не разглядел бы
за ней даже смутных силуэтов.
Стоящий рядом конвоир отвесил такую
затрещину, что я чуть не слетел со стула. Клерк
не обратил на рукоприкладство внимания и строгим
скрипучим голосом произнес:
— Имя, ранг, род
деятельности.
Сглотнул жгучую желчь и разлепил
окровавленные губы — от удара прокусил язык,
но ревущий в душе гнев приглушал боль сильнее крепкого
алкоголя.
— Артур. Нулевой. Демонист.
На миг комната утонула
в тишине, а затем стражники разом отшатнулись, будто
перед ними лопнуло брюхо дохлой коровы.
— Тьфу! — старшина сплюнул
и схватился за топор. — Бесовье семя!
— Сжечь его! — крикнул
подчиненный и замахнулся кулаком.
— Тишина! — клерк грохнул
по столешнице каменным пресс-папье. — Демонисты, как
и любые другие поборники служат воле Иринора. Пусть
и своими методами.
— Да мы уж заметили, — не унимался
вожак. — Все они такие. Все до единого — извращенцы
и ублюдки!
— Ти-ши-на! — стук камня
подчеркнул каждый слог. — Это не ваше дело. Судья
со всем разберется.
После допросили соратника,
бесцеремонно плеснув чашку воды в лицо. Отобрали оружие,
драгоценности, описали все наше нехитрое имущество
и сопроводили в камеру — дожидаться первого
заседания. Мы прошли вдоль слабо озаряемого факелами коридора.
Редкие заключенные — все как на подбор прирожденные
урки — просовывали сквозь прутья черные от грязи худющие
руки, щерили беззубые рты, свистели, улюлюкали и трясли
свалявшимися патлами. Повезло еще, что слушание назначили
на следующее утро, и в сыром холодном помещении
с потолком до макушки и площадью меньше ванной
комнаты придется провести не так уж долго.
А завтра... завтра или свобода, или топор палача. Победа или
смерть.
Ермак развалился на голых
неотесанных нарах и подложил предплечье под голову. Поерзал,
устраиваясь поудобнее, поморщился. Ни матрасов, ни одеял
нам не полагалось, как и баланды. В соседней камере,
похоже, кто-то помер неделю назад, и к трупной вони
примешивались ароматы общественных сортиров из середины
девяностых. По спине пробежали мурашки от предвкушения
грядущей незабываемой ночи, хотя спать все равно не собирался,
прикидывая, что и как буду говорить судье.
— Ну и жопа, —
вздохнул товарищ. — И ради чего? Ради каких-то тридцати
тонн. Знал бы — за миллион не согласился.
И книжку гребаную тому писаке в очко затолкал.