— Есть хочется.
— За это не переживай, — ответил Ченг, ковыряясь в ухе. — С
голоду нам тут умирать не дают. Видимо, им нужно, чтобы мы убивали
друг друга, а не умирали сами. Сейчас вернёмся на склад, где ты
очнулся, там еды достаточно. Но…
Ченг резко остановился. Осмотрелся, словно заметил слежку или
кого-то постороннего.
— Но сначала заскочим в одно место, попробуем вернуть вам
память.
Олаф даже не стал уточнять, про какое место говорит Ченг.
Желания разговаривать не было совсем.
Пасмурное небо быстро темнело. Его край, обрезанный крышей
длинной многоэтажки, наливался красноватым светом заката, словно
кто-то ударил небо, оставив синяк. Ветер становился всё
холоднее.
События этого сумасшедшего дня и жуткая апатия перемешались с
усталостью. Этот неперевариваемый коктейль вызывал у Олафа желание
быстрой и немучительной смерти. Почему-то казалось, что тогда он
проснётся в тёплой кровати, больше никогда не увидит этот грязный
город и не будет думать о том, как бы не попасться в лапы грёбанных
железяк-киборгов.
В этот момент Ченг повернулся и, снова ковыряясь в ухе, с кислой
улыбкой сказал:
— Надо же, два жёлтых цыпленка, будто бы увязавшиеся за хитрым
лисом.
И снова зашагал вперёд.
— Куда ты нас ведёшь? — жалобно спросил Дэн. — Что за место?
Ченг не ответил, будто не слышал.
Они вынырнули из очередного переулка и оказались у довольно
просторной и совсем пустой площади. В центре неё стояло здание,
ярко выделяющееся на фоне остальных. Абсолютно целый фундамент,
никаких потрескавшихся стен, даже окна были на месте. Если бы не
апатия, Олаф спросил бы про площадь и здание, поинтересовался бы,
почему тут так пусто. Но он только и сделал, что следом за Ченгом
ступил на площадь… и раздался пронзительный писк.
Олаф схватился за уши. Но писк ничуть не стих, будто исходил из
его собственной головы, и даже становился всё сильнее. Вскоре он
вытеснил из головы все мысли, заполнив её собой. Олаф почувствовал,
что его сталкивают в черноту. Реальность размывалась. Последнее,
что он зацепил взглядом, это падающего на землю Дэна, который тоже
зажимал уши… и Ченга, с интересом наблюдающего за ними обоими.
Не в силах бороться, Олаф сдался черноте и плашмя рухнул в неё.
Вязкая, она обволокла его, приподняла и подвесила. Олаф перестал
чувствовать своё тело, стал невесомым. Писк переродился в шипение,
затем — в гул. Из неразборчивого он становился всё более чётким,
обретал форму. И вместе с этим тело Олафа снова наливалось
тяжестью, нашло землю под собой и всё сильнее прижималось к
ней.