Сеньорита понимающе улыбнулась и без тени смущения одернула юбку.
«Ну девка!» – юноша судорожно сглотнул, чувствуя, что, как обычно, не в силах оторваться от нее. Изумрудные глаза на овальном лице с высокими скулами вызывали у Мигеля дрожь в позвоночнике, а золотистая кожа, без пудры и помады, приводила просто в восторг. Вообще, женщины всегда разочаровывали Мигеля. Сколько помнил, они все-гда предавали его. Даже последняя подружка, дочь рыбака Хавьерра чернобровая веселушка Мерида, после трех месяцев их любви оказалась такой же мерзавкой, как и все остальные. «А ведь как она слезно клялась в верно-сти… Да и жили мы душа в душу… Но Тереза!..» – он поперхнулся волнением и сплюнул.
– Эй,– она еще раз улыбнулась ему, сверкнув жемчужной полосой зубов, и погрозила пальцем.– Нельзя так смотреть на женщин, Мигель, а то влюбишься…
– Но у влюбленных вырастают крылья, донна,– тушуясь, невпопад буркнул Мигель, расправляя плечи.
– А у женатых – только рога.– Она откинула волосы, затем выпрямилась, как бы между прочим приподняла груди, в которые немилосердно врезались тесные складки выгоревшей блузки, и подцепила вопросом: – Ты что-то хотел, Мигель?
Он продолжал молчать, пряча за широкой спиной свои загорелые сильные руки.
С какой превеликой радостью он поймал бы ее сейчас в объятья, но Тереза была возлюбленной его господина. И даже если б всё было иначе, он вдруг почувствовал, что относится к этой девушке куда как серьезнее, чем к случайной попутчице, с которой не грех наскоро поваляться в траве.
Тереза, в свою очередь, смотрела в дерзкое и по-своему красивое лицо молчаливого слуги и думала: «Да, он мне не пара. В нем нет размаха дона… такого обаяния и остроты». Сердце ее было отдано тому идальго с серебристыми висками, умевшему обходиться не только со шпагой и звонкой монетой, но и с высоким словом, недоступным как для нее самой, так и для слуг.
«Диего думает, для чего жить, а Мигель – для кого, а это уже мысли женщины»,– подытожила она и, вопрошающе глядя на юношу, нахмурила брови.
– Вот, пришел попрощаться, донна… Кто знает, вернусь ли назад?.. А я вас… – он столь густо покраснел, что его смуглое от загара лицо стало темнее бронзы,– словом… вот, возьмите.
Мигель протянул спрятанную за спиной руку. На широкой, сухой ладони золотистой слезой покоился амулет: морской конек, плавающий в полированном янтаре волн. С их ребристой поверхности Терезе весело улыбались блики калифорнийского солнца, отчего конек казался живым. Он словно плыл по ладони в растопленной подгоревшей желтизне меда, переливаясь чешуйчатым телом.